Жалоба (Обращение к прокурору)

     Многуважаемый Ильдус Саидович!

     События вокруг моей персоны, развернувшиеся в последние полтора месяца не на шутку, заставили меня впервые в своей жизни обратиться в такую высокую правохранительную структуру, как Прокуратура Республики Татарстан.
     Я – писатель, автор пятидесяти девяти весьма известных разножанровых книг, 73-х лет отроду, сын погибшего фронтовика, участник ликвидации Чернобыльской аварии 1986 года, уже по своему призванию призван возвышать эмоциональную связь между людьми и народами, а не расстраивать их. Однако, понимая высокую вашу занятость и напряженность вашей работы, я хочу экономить ваше дорогое время, постараюсь в своих излияниях не впасть в чувственную растрату и выразиться как можно лапидарнее. Поверьте, я не хотел вас беспокоить, но, как говорится, «труба призвала в дорогу».
     25 сентября 2015 года, на второе утро Курбан-байрама, примерно в 6.30 утра, меня, мусульманина, совершавшего святой хадж, мою семью, только что завершавшую утренний намаз, только вчера совершившую жертвоприношение, будит звонок в двери. Открываю. В квартиру с постановлением о разрешении обыска судьей Вахитовского района М. Сайфуллиным врывается группа оперработников полиции Вахитовского районного НПЭ МВД по РТ во главе со ст. лейтенантом полиции Гиззатуллиным А.М., как мне объяснили, по уголовному делу N312385, возбужденному «по месту совершения преступления» – высказанных якобы мной «неосторожных фраз» во время санкционированного митинга ровно год назад – 11 октября 2014 года по случаю очередного Дня памяти жертв татарского народа при взятии русскими Казани в 1552 году.
     Хотя я и не помнил, о чем мог говорить тогда я, писатель-публицист, как меня называют, «защитника малых народов» – ведь прошло столько времени, а если и говорил (на то он и санкционированный митинг общественности, где каждый говорит о наболевшем!), не произошло никаких волнений, потрясений, экстремистского переворота в державе, я единым дыханием предоставил возможность органам выполнить служебный долг. На время обыска в обязанности понятых унизительным образом для меня – ведь я живу в доме 14/04 A с 1992 года, считаюсь образцовым налогоплательщиком, ни разу незамеченным в нарушении общественного порядка и считаюсь в миру в редчайшей степени высокоуважаемым человеком, пригласили моих единоподъездных дамочек из числа граждан русской национальности, чтобы показать, возможно, какой опасный «татарский экстремист-террорист» живет, оказывается, у них подмышкой. В бригаде оперативников, прибывшей по такому случаю еще вчера вечером из Казани, присутствовали также ст. оперуполномоченный майор полиции Махмутов Т.А. и капитан полиции Аз... (почерк не разобрать, чтобы вы убедились в этом сами, присовокупляю к настоящей жалобе копию первого листа их протокола обыска.)
     Жалоба жалобой, а деликатность и культурность оперативников в обращении со мной надо признать. Они вели себя цивилизованно. Как и ожидалось, в течение почти часового обыска они ничего незаконного или запрещенного не могли найти. Когда речь зашла о моих «недозволенных выражениях на митинге», напомнивших мне в связи с одной моей нашумевшей книгой, вышедшей двадцать лет назад, в 1997 году, у которой был арестован тираж, однако при широкой поддержке общественности в лице ученого-историка Б. Султанбекова, как ни странно, тогдашнего прокурора РТ С. Нафиева (спасибо ему!), СМИ, в том числе газеты «Известия» (см. фельетон Б. Бронштейна «Книга «Убить империю!» попала в переплет» в номере от 14.09.1997) и по оправдательному решению Генпрокуратуры РФ за неимением состав преступления тираж был освобожден, и в настоящее время книга превратилась в редчайший раритет, на вопрос дознавателя «есть ли она у вас?» я по своей наивности и желая, мол, «просветить своих спасателей», и в уверенности в том, что двадцатилетние события канули «за давностью лет», говорю: «Один свой собственный экземпляр есть» и отдаю ее вместе с книжицей «Веселая книга», в которой были изданы все материалы по освобождению данной книги – при условии обязательно вернуть их после разбора этих антиконституционных, на мой взгляд, деяний.
     После всего этого группа казанских дознавателей на своем транспорте вывозят меня в Казань в СК Вахитовского района к следователю Пичугину И.О., у которого я оказался, как я понял, в день его аттестации на этой должности. Он ушел на аттестацию, и я просидел в ожидании его в коридоре СК с 11 часов до конца рабочего дня. В глазах моих черными слезами плакал весь день оставшийся незавершенным рассказ о моем послевоенном детстве. Кому от этого польза? Мне? Государству? Человечеству? Кто-нибудь когда-либо извинится за этот беспредел? Если я, как мальчишка, думалось мне, где-то что-то «нашкодил, не то говорил», неужели меня, никогда не судимого, в данном случае честного гражданина, известнейшего писателя-публициста, вылизавшего со своим языком за шестьдесят лет творческой жизни ни одну тонну общественной грязи со всех площадей мира, нельзя было при необходимости просто «приструнить, предупредить, напомнить о писательском достоинстве» и на этом закрыть т.н. «дело номер...»?
     Уважаемый Ильдус Саидович! Не скрою, в эти минуты меня раздирал философский вопрос: неужели всех, кто говорит на митингах «не то», надо пересажать? Если нельзя говорить «не то», то зачем их проводить? Ведь не зря в народе всем людям-острословам говорят «не митингуй», «что здесь митингуешь?»? И говорят потому, что на митинге разрешается говорить обо всем наболевшем. Тем более «на санкционированных», которые и санкционируются-то для того, чтобы говорить то, что думают и не всегда желаемое властям. Будучи в Америке, у Белого дома, я встретил одиночного пикетчика-араба, который второй месяц жил в палатке у Белого дома президента Буша с транспарантом «Главный террорист – Джордж Буш!». Никто даже не думал его арестовать за «его задушевную думу»! Хоть год живет, кому какое дело – от мысли бомба не взрывается. Перед вами, перед прокурором республики, образцом законности, я ставлю вопрос: с каких пор в нашей стране подозрение по не «свершившемуся преступлению» становится «фактом совершения преступления» и главной движущей силой наказуемости? Неужели подозрение в «возможности преступления» и «несовершенный криминал» сказанного так сразу переходит в фазу обвинения, обвинение – в подсудность? Подозрение-намерение-обвинение-суд. Какой укороченный правоохранительными органами в угоду режиму путь объявить человека «преступником», как в моем случае!
     Но я сегодня уже под вечер, еще не завтракавший и не пообедавший, с высохшими губами старик, терпеливо ждал в коридоре своего хозяина. Уважая судебную власть как законопослушный гражданин, думал, вот он придет и разберется. И вот, наконец, явился мой допроситель, по складывавшемуся у меня мнению, он оказался добрым, начинающим следователем, желающим мне помочь. Дай Аллах оставаться ему таким в будущем в этой жесткой системе пенитенциарных возможностей. Он объяснил мне реальность амнистирования по постановлению Госдумы «Об объявлении амнистии в связи с 70-летием Победы в Великой Отечественной войне 1941 – 45 гг., а также в связи с пунктом 6 в части I данного постановления по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС». Он вместе с дознавателем Гиззатуллиным познакомились с моим удостоверением чернобыльца и, заполнив совместно прошение на имя прокурора, отпустили меня домой, что я, переживший дважды инфаркт, тяжело больной ишемией, стенокардией и десятками других болезней, однако, благодарный им за «полученную свободу», преклонных годов общественный деятель, экс-председатель Милли меджлиса татарского народа 1997 – 2002 годов, к 23 часам ночи смог вернуться к моей поседевшей, не оставив на голове ни одной черной волосинки, бабушке.
     Прошел почти месяц. Сочтя себя освобожденным по Указу ГД об амнистиях, я решил напомнить моим следователям о моих книгах, осевших в СК, которые я выдал им по своему желанию во время обыска и которые пора бы вернуть. И я позвонил дознавателю Гиззатуллину, напомнив об этом. Через некоторое время с интервалом примерно в час, несколько раз (меня не было дома) звонит следователь СК Пичугов. Он в буквальном смысле требует, чтобы я выехал немедленно в Казань и в крайнем случае обязательно завтра, «иначе будет поздно», поскольку, как он мне объяснил, что «завтра наступает срок моего медицинского освидетельствования на вменяемость в психиатрической клинике по адресу Сеченова, 6». Я, не поверив своим ушам, пытался объяснить, что расстояние в пятьсот километров по состоянию здоровья мне сразу завтра не осилить и что каждая поездка мне, пенсионеру, обходится почти в пять тысяч рублей. Но следователь стоял на своем. На полном серьезе он еще раз повторил, что «завтра выходит срок моей очереди на анализ в психлечебнице, там огромная очередь, если не приедете завтра, вам придется ждать снова целый месяц, ведь там в очереди вся республика». Выходило, что своим звонком я разбудил моих товарищей, иначе б они меня забыли. Я переговорил с Гиззатуллиным, который обещался встретить меня на своей машине и целый день сопровождать меня «по этапам». И я, законопослушный гражданин, 73-летний старик, в четыре утра встав, выехал и в 9 часов прибыл в Казань на общественном транспорте. На площади Тукая меня встретил дознаватель Гиззатуллин, за что я ему благодарен. Однако он меня вместо психклиники повез, к моему удивлению, в СК, к следователю Пичугову, где мне было объявлено, что с моей амнистией дело не вышло, что прокуратура во вменяемой мне статье 182, пункте первый не допускает такого великодушного шага, что на основании возбужденного уголовного дела N312385 меня будут допросить прямо сейчас – но уже в качестве обвиняемого. Допрос продолжался около двух часов. Усталый, разуверившийся во всем и уверенный в том, что я не нарушал ни одну из своих конституционных обязанностей, что правда все равно восторжествует, я подписал «протокол допроса обвиняемого» и дал подписку о невыезде. Потом Гиззатуллин повез меня в психклинику на Сеченова, 6, где со мной беседовали милые врачи-женщины, среди которых одна, оказавшись горячим почитателем моих произведений, чуть не упала в обморок от встречи, увидев меня с собой впервые рядом. Они с материнским сердцем подсказывали, как мне беречь себя ради творчества, ради народа, быть подальше «от экстремистских веяний», за что я очень им благодарен.
     Считаю, что, возбудив против меня уголовное дело, правоохранительные органы нарушили статью 29 Конституции РФ, предусматривающую гарантию свободы мысли и слова каждому гражданину. Они нарушили мое право свободно искать, получать, передавать, производить и распространять информацию любым законным способом. Свободно выражая свою мысль на митинге, я не допускал никакой пропаганды со злым умыслом, возбуждающей социальной и расовой, национальной или религиозной ненависти и вражды. Слова мои, возможно, как бывает на митингах, чересчур резкие, исходя из текущего момента, когда татарское национальное просвещение в результате разрушительного воздействия Закона 309-РФ уже прекращала свое гуманитарное существование, не причинили никому ни морального, ни материального вреда. Они не потрясли не то что основ государства, даже основ овечьей фермы. В моих произведениях, возможно, не вмещающихся и в пятьдесят томов, даже самые тонкие исследователи не найдут ни грана ненависти к иным нациям, иным культурам и религиям, кроме любви и уважения к ним. В некоторых моих произведениях (повесть «Кааба», роман «Татарский солдат» и т.д.) русские, как в пример, выступают главными положительными героями действительности. А если на митинге памяти жертв 1552 года, как писатель народа, исходя из текущего момента истины, сын погибшего за Победу фронтовика, народа-победителя, остающегося в течение пяти веков без надмогильных камней у изголовья павших предков, в наши дни, в последние десятилетия, ускоренно  лишившегося родной деревни, школы с обучением на родном языке, читателя на родном, считай, остающегося в будущем без певца, писателя и композитора, без собственного телевидения и радио и т.д. говорил в сердцах, в аффекте что-то критическое в адрес народа, режима, завоевавшего, доведшего на край исчезновения мою нацию, здесь не было ничего оскорбительного и унизительного, это был всего лишь «замечанием семейном кругу». Неужели завоевателя нельзя критиковать, его надо только хвалить? Хотя я никогда не подавал в суд никого за сотни оскорбительных слов, пословиц, прозвищ, произведений, кинофильмов (вспомним хотя бы «Орду») в адрес моего народа. Ну уж, если кого я обидел, готов просить прощения, ну зачем возбуждать громкое дело «с экстремизмом», где его и не ночевало. В этом случае правоохранительные органы, как мне кажется, превысили свои полномочия.
     Уважаемый Ильдус Саидович!
          Прошу Вас, исходя из ваших полномочий, оказать прокурорское реагирование по отношению вышеперечисленных незаконных, насильственных действий правоохранительных органов и прекратить уголовное дело в отношении меня за отсутствием состава преступления в моих сугубо гражданских профессионально-публицистических высказываниях.  

     Айдар ХАЛИМ.