Во главе Татарской республики (ч.5)

      Постановление майского пленума отменялось «как ошибочное», бюро обкома было поручено «вдумчиво разработать и провести меры по развитию системы подготовки и переподготовки педагогических кадров и улучшению преподавания русского и татарского языков в школе (курсив наш. – Б.С.)». Как видим, оценка прошлого постановления весьма жесткая, а намеченные «меры развития» весьма обтекаемы и никого и ни к чему не обязывающие. Термины «вдумчиво» и «ошибочное», как говорили, были предложены в ЦК. Проект не обсуждали, вопросов не задавали, поправки не вносили, и приняли его, как водится, единогласно. Вся процедура заняла не более 20 минут.
     Настроение многих участников пленума было подавленным, но некоторые не скрывали своего удовлетворения. Лицо Игнатьева никаких эмоций внешне не выражало, а что творилось у него на душе, всем было и так понятно. Это было второе, после апреля 1953 г., официальное осуждение его деятельности. В обкоме стало известно, что слова о «национальной ограниченности и замкнутости», к которым вело злополучное «майское» постановление, были употреблены М.А. Сусловым, когда он докладывал Н.С. Хрущеву о неблагополучной, по его мнению, ситуации, складывавшейся в Татарии. Виновными в случившемся «сбое» он считал Игнатьева и Дербинова, утративших, как он сказал, «партийное чутье и пошедших на поводу у националистов».
     Правда, в отличие от апреля 1953 г., когда Игнатьева обвинили «в ротозействе и политической близорукости», а также «грубейшем извращении советских законов», эта оценка не угрожала жизни, но ставила крест на дальнейшей политической карьере. Ведь Игнатьев собирался вернуться в Москву, где ему, судя по разговорам, был обещан высокий пост. Поговаривали, что Игнатьев, возможно, возглавит правительство РСФСР. Напомним, что в Казани, по его словам, сказанным сразу после приезда, он задерживаться не собирался, считая ее только промежуточной остановкой перед «четвертым пришествием» в Москву. Имелось в виду, что три уже состоялись в 1931, 1946, 1951 гг.
     Случай произошел, конечно, беспрецедентный. Постановление, готовившееся в течение нескольких месяцев, основные положения которого одобрили комиссия ЦК КПСС и министр просвещения РСФСР, признали ошибочным, даже ведущим к «национальной ограниченности и замкнутости». Одним словом, не хватило Игнатьеву «вдумчивости». Даже в разгромном постановлении ЦК ВКП(б) о состоянии идеологической работы в Татарии, принятом в августе 1944 г., таких жестких оценок прошлой деятельности обкома не было. Как сказал мне один из участников пленума, его особенно поразил пункт, в котором предлагалось в дальнейшем «вдумчиво» разрабатывать меры улучшения, добавив, что многие участники пленума, в первую очередь Игнатьев, голосуя за это постановление, очевидно, вспомнили всю вневременную актуальность образа гоголевской унтер-офицерской вдовы, которая, как известно, сама себя высекла. Другой участник пленума так и сказал в кулуарах после единогласной отмены решения майского пленума: «Мы стали коллективной унтер-офицерской вдовой».
     Это была оглушительная политическая пощечина в назидание другим республикам РСФСР, да и некоторым союзным. Начатую по примеру Татарии работу по восстановлению статуса родного языка в Башкирии и некоторых других республиках РСФСР прекратили. Татария, как это было в 1923, 1929 и 1944 гг., снова стала притчей во языцех. В течение последующих двух лет языковая «оттепель» сменилась «заморозками».
     О событиях периода 1958 – 1960 гг., связанных с попыткой восстановления престижа татарского языка, ее крахом, и позиции, занятой по этому вопросу руководителями республики, включая С.Г. Батыева и Ф.А. Табеева, и о том, что происходило дальше, написал в своих воспоминаниях К.Ф. Фасеев. Раздел, рассказывающий о причинах неудачи языкового «ренессанса» и судьбах его организаторов, он иронически назвал «Стоп, приехали». Вот как описана им обстановка, сложившаяся после отмены постановления майского пленума и последовавшего вскоре после этого отъезда Игнатьева: «Круто (курсив везде наш. – Б.С.) изменилось отношение руководства обкома партии к национальному языку, школе, культуре целом. Ф. Табеев, вначале положительно реагировавший н попытки кардинально поправить дела в данной сфере, ста секретарем по идеологии, а затем первым, отвергал все предложения продолжить начатую работу, несмотря на отмену постановления пленума. Нет слов, он внес большой вклад в подъем экономической, особенно индустриальной мощи республики, проявил себя как компетентный и требовательный руководитель. Однако прибегал к административно-командным методам, не считался с демократическими и нравственными нормами. Большой ошибкой Табеева было нежелание понять национальные особенности республики, неумение отличать заботу о национальных особенностях от националистических притязаний. Что касается татарского языка, то он открыто и убежденно пророчествовал его исчезновение через 15 – 20 лет. В докладе «О задачах партийной пропаганды в современных условиях», с которым выступил на пленуме обкома (октябрь 1960), он заявил: «Сейчас, в период развернутого строительства коммунистического общества, многое из того, что считалось присущим той или иной нации, подчеркивало ее экономические и культурные особенности, изживает себя. Раз так, зачем впустую тратить усилия, стараясь остановить этот якобы «прогрессивный процесс»?! Не имеет смысла выпячивать роль и значение татарского языка, а кто это делает – того следует осуждать». Впечатление от всего прочитанного остается, конечно, самое негативное, ведь Табеева теперь можно причислить к самым мрачным фигурам в истории татарского народа, гонителям его языка и культуры в духе худших образцов имперского прошлого. Однако в этом месте книги есть неточность, требующая разъяснения. Зловещей фразы о выпячивании роли татарского языка и осуждении тех, кто это делает, в стенограмме доклада нет. Это, очевидно, выводы самого К.Ф. Фасеева, сделанные им из многократных высказываний Табеева на бюро и во время бесед. Или же они были вычеркнуты автором из текста при «правке» стенограммы: обычный прием, когда докладчик не хочет, чтобы какие-то слова, сказанные сгоряча или по неосторожности, оставались в истории. Вся остальная часть доклада изложена в книге в соответствии со стенограммой. Добавим, что упрек Табееву за то, что он не продолжил работу в духе отмененного постановления майского пленума, тоже не совсем корректен. Сопротивление было бы бесполезно, и стать политическим «камикадзе» он не хотел. Судьба Игнатьева, широко обсуждавшаяся в партийных кругах и не только в Казани, стала серьезным предупреждением для всех руководителей республик, не только автономных.
     Вот что Фасеев пишет о подобном же событии, связанном с языковыми проблемами, произошедшем уже в союзной республике. «Отрицательное отношение к национальным школам наблюдалось не только у нас. Например, в этом же году был снят с работы первый секретарь ЦК компартии Киргизии И. Раззаков за указание ввести преподавание киргизского языка в школах, где обучались киргизские дети». В этой связи надо добавить, что мы, постоянно сетуя по поводу некоторых негативных последствий постановления ЦК по Татарии в августе 1944 г., забываем, что идеологическая жизнь республик Средней Азии и Казахстана находилась под еще более жестким контролем. Если за «ошибки» в Татарии давали только «выговор», то в Казахстане, например, в 1950 г. были исключены из Академии наук республики три ее члена, снято с работы несколько докторов исторических и филологических наук, причем четверых из них, включая одного академика, судили и приговорили к длительным срокам заключения. Обвинили всех их в неправильном подходе к изложению истории казахского народа, национализме, преклонении перед феодальным прошлым. Книгу «История Казахстана», ее главным редактором была академик А.Н. Панкратова, представляемую на соискание Сталинской премии, запретили, изъяли из библиотек и книжных магазинов. В Казахстане и Узбекистане сняли с работы «за потерю бдительности» несколько руководящих партийных работников. А первое «предупреждение» республикам Средней Азии и Казахстану было сделано еще в 1946 г., когда в уже упоминавшемся постановлении ЦК ВКП(б) «О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению» был опубликован согласованный со Сталиным «штрафной список» пьес, «не имеющих никакого исторического значения», в которых идеализируется «жизнь царей, ханов, вельмож». Но, очевидно, тамошние руководящие товарищи не учли это предупреждение, и в начале 50-х гг. последовали уже названные карательные акции «по полной программе». Так что «татары» в 1944 г. еще «дешево отделались».
     Книга Фасеева была издана в 1999 г., и Табеев ее внимательно прочитал, говорили, что его особенно обидело в ней место, где говорилось о том, что он не считался с нравственными нормами. Но впоследствии в многочисленных интервью и статьях, посвященных работе в Казани, Табеев не касался вопросов, связанных с его позицией по проблемам развития татарской культуры и перспектив существования языка. Так же, как и своего весьма негативного отношения к общественным движениям и политической позиции руководителей республики в начале 90-х гг. Очевидно, пребывание на дипломатической работе пошло ему на пользу.

     Б.Ф. СУЛТАНБЕКОВ.
     (Из книги «Семен Игнатьев. Свет и тени биографии сталинского министра».)
     (Продолжение следует.)