В татарской столице (ч.16)

     И ездить на работу и с нее приходилось ему в кабинке кафедрального грузовичка: разведясь, перебрался к родителям, что жили на задворках Казани, в районе желатинового завода.
     И еще был на кафедре самый молодой преподаватель. То ли капитан, то ли уже майор. Красавец с такой же красавицей-женой. Готовился в адъюнктуру, в Военно-медицинскую академию им. С.М. Кирова в Ленинграде. А отправился в... тюрьму. Оказывается, он вместе с бывшим сотрудником кафедры (отставным полковником или подполковником) списывал, соответственно утраченным срокам годности, медикаменты в гарнизоне (располагавшемся в Казанском кремле). Эти медикаменты полагалось уничтожать, а не ПРОДАВАТЬ налево (МОРФИЙ!!!)./
     Получили военные врачи по несколько лет исправительно-трудовых работ. Несостоявшийся адъюнкт, по слухам, строил что-то в Нижнекамске. Значит, и его руками создавался еще один гигант нефтехимии Татарии.
     Теперь снова о комсомольской и партийной работе. И еще о кое-чем очень важном, хотя все это – дела давно минувших дней.
     В один из моих приемных дней в чулан, на дверях которого висела самодельная табличка «Комитет ВЛКСМ», как-то стеснительно вошел Марс Михайлов. Я знал его в лицо, так как несколько раз видел его в ГИДУВе. Он как раз начал работу на кафедре рентгенологии в должности лаборанта. Представился, спросил, как мне работается и... КАК ЕМУ ПОЛУЧИТЬ ЭТУ МОЮ ДОЛЖНОСТЬ? Тогда я был таким вопросом потрясен, в голове, наверное, даже промелькнула мысль: «Каков, мол, карьерист!». Но заявляю сразу: Марс (мы потом познакомились ближе, но вряд ли были «на ты»: Марс был весьма вежлив, да и я «тыкал» редко), если прочтешь (прошу прощения за фамильярность обращения, хотя ты на целых ТРИ ДНЯ старше меня, но мы ведь знакомы ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ) эти мои пред-по-ла-га-е-мы-е мысли, знай: «Я был не прав!». А не предполагаемой, действительной мыслью была: «Неужели удастся избавиться?» (от комсомольского секретарства).
     Не могу вспомнить, как ни пытался это сделать, кому я передал свою комсомольскую должность. Но не Марсу (Ирине Николаевне Максимовой с курса лабораторной диагностики?). А кому отдал в полное владение каморку под крышей – помню очень хорошо. Заместителю ректора института по гражданской обороне. В то время повсеместно расширялась служба гражданской обороны. На случай войны, применения противником оружия массового поражения и тому подобное. Начальниками этих служб назначались руководители предприятий и учреждений. Но в помощь им придавались заместители из числа военных-отставников. Те были к моменту отставки еще относительно молоды (где-то 50 – 55 лет, а то и моложе), а прибавка к пенсии кому помешает. Тем более за такую хилую работенку. ГИДУВу повезло: ему достался полковник в отставке, да еще с «полководческим орденом Александра Невского» (слова начальника военной кафедры Келина, сказанные с трибуны какого-то праздничного собрания). Только пристроить его институту было некуда. Наконец вспомнили, что «комсомольский кабинет» используется редко – и отставного полковника впихнули с его противогазами в эту каморку. Делать отставнику было нечего, но он постоянно всем рассказывал, сколько у него забот. То надо достать, это заказать, ректору представить какие-то списки, в городской штаб гражданской обороны (кстати, штаб ГО располагался-окопался в отдельном здании и расположенном рядом бункере на относительно скрытной части территории санатория «Казанский») – отчет, посетить инструктаж, сочинить легенду учений... Помните, я выше писал о заботах комсомольского секретаря ГИДУВа – та же «туфта». 
     И, самое главное, он страдал от мизерности предоставленного ему помещения: малого по площади, без окна, телефона... почти всего того, что он имел как армейский командир. А тут еще иногда я прихожу и мельтешу перед ним. Правда, с моим уходом с поста комсомольского секретаря овладел он каморкой без боя... «Неприятель» бежал, бросив все «вооружение» (стол, шкаф, стул, второй ключ от входной двери, корзину для мусора). С той «победы» скучал заместитель ректора по ГО в каморке один, если не забегали к нему почесать языки такие же «свехзанятые» работнички. Зато безработицы в СССР, в отличие от стран «загнивающего Запада», не было. Впрочем, чаще всего единовластный распорядитель каморки надолго отлучался «по делам».
     Моему освобождению от руководящей комсомольской работы помог комический случай. На парткоме мне ставили в упрек отсутствие в институте художественной самодеятельности. Мол, пора на общеинститутских собраниях не только приглашенных артистов смотреть и слушать. Но где институтские таланты найти? Клиники и кафедры разбросаны по разным местам – как и кого искать? Кому этим заниматься? Не аспиранту же...
     Помогла упоминавшаяся выше врач-лаборант Ирина Николаевна Максимова из терапевтической клиники, игравшая на фортепиано и знавшая многих сотрудников. Репетировали у нее дома.
     Не помню, конечно, кто что исполнял, но свой «коронный» номер не забыл по сей день. 
     Мы выступали после собрания по случаю какого-то революционного праздника. В, если не изменяет память, Доме культуры медицинских работников. Наши скудные артистические силы подкреплялись студентами театрального училища. Но вел концерт я. Как-то острил. Типа «приветствую всех мужчин и женщин, полных и худощавых, брюнетов и блондинов, умных и... аспирантов и пр.»: «пОшло!» – решили все по поводу последнего противопоставления. Но когда я, закончив приветствие, представился публике как АСПИРАНТ кафедры терапии – дошло. Захлопали.
     Я уже рассказывал, что, присутствуя на заседаниях парткома, слышал там то, что широко не обсуждали. Ибо такого у нас быть не должно. Значит – по логике тех лет – и трезвонить об этом не надо.
     Нина Лазаревна Капелюшник – в те годы еще ассистент кафедры акушерства и гинекологии – была ответственной за работу с курсантами в общежитии (в конце моего пребывания в институте это же поручение было у меня, но от местного комитета).
     Нормальным людям должно быть понятно, что долгая оторванность от семьи, многоместные комнаты, скученность во всех общих помещениях (от душа до библиотеки) должны были найти клапан. Но в партбюро положено было считать врачей-курсантов детьми, требующими строгого контроля. Вот и жалуется Н.Л. на то, что курсанты пьют вино и водку, поют, шумят. И – самое страшное! – используют для их же блага созданные удобства не по назначению.
     В узких коридорах общежития стояло несколько столов для глаженья, покрытых плотными одеялами. Но врачи-курсантки жаловались, что им не нравится гладить исподнее на виду у проходящих мимо врачей-курсантов. 

Соломон ВАЙНШТЕЙН.
(Продолжение следует.)

На снимке: Марс Михайлов.