Табеев (ч.3)

     Появились молодые малопривлекательные девицы в достаточно плотных одеяниях, скрывающих их прелести. Зрелище впечатления не произвело.
     Мы в Планерском – это, по сути, Коктебель в Крыму. Проживаем в курятнике, который освободил для отдыхающих местный алкоголик. Получаем приглашение посетить Табеевых, отдыхающих в Мисхоре. Едем вдвоем с женой. Толян, о котором шла речь ранее, ехать отказался, считая, что мы обязательно разобьемся, так как я получил водительские права накануне поездки. А крымские серпантины не для слабонервных. С трудом нашли закрытую территорию вблизи моря. Доброжелательная встреча и путешествие к бассейну для омовения разгоряченных тел. Вся обширная территория окружена высоким, глухим каменным забором, внутри два двухэтажных дома с обширными верандами. Огромный бассейн и островок посередине с двумя пальмами в деревянных кадках.
     Ф.А. – здоровенный, полноватый мужик, под неизбыточным жировым слоем угадываются мощные мышечные пласты. Дина Мухаметовна прекрасна во всех ипостасях, их младший сын – атлетический парень, студент мединститута, в настоящее время, кажется, является кандидатом медицинских наук. Старший сын с женой также были на даче. Ф.А. угостил нас вкусным обедом и был необычайно доброжелателен и дружелюбен. Его беспокоил запах пригоревшего сцепления, исходящий от моей машины:
     – Домой-то доедешь?
     – Доеду.
     Более скучного отдыха за глухой непроницаемой стеной представить было невозможно. Тогда разговорились о нескольких сотках неудобий, выделяемых гражданам. Размеры домиков не должны были превышать три на четыре метра. И даже всемогущему «папе» пришлось спиливать свой великолепный сруб. У Ф.А. в Боровом Матюшино также было два дачных дома, но их, разумеется, не обмеряли с точностью до сантиметра.
     Я спросил у Табеева, почему не разрешают делать хотя бы небольшие баньки на участках, и получил совершенно четкий ответ:
     – Запреты предусматривают прежде всего интересы населения, а если учитывать масштаб возможного строительства, то слово «народ» не будет лишним. Банные утехи, как правило, связаны с пьянкой. А там, глядишь, и женщины появятся: аморалка, разврат, пожары…
     – Я и не предполагал, что это так опасно.  
     – Не предполагали, не предполагали… Надо мыслить масштабно.
     Этот разговор не испортил наших отношений.
     Представительная хирургическая конференция, посвященная памяти академика Вишневского. После конференции Табеев пригласил именитых гостей и казанских профессоров-хирургов на ужин. Нас собрали в гостевом доме, находившемся у трампарка. Сейчас ни трампарка, ни того дома давно нет.
     В доме уютно, накрыт стол с хребтом из винных бутылок. Оживленный шум разговоров, дружеские споры, не закончившиеся на конференции. Очаровательная хозяйка вечера Дина Табеева предлагает сесть за стол. Сообщают: «Ф.А. на важном совещании у министра нефти и химии. Скоро будет». Ждем, ждем долго… Гости отказываются садиться за стол без хозяина.
     Тут появляется Табеев и, кажется, шумно занимает все пространство. Он немножко принял «на грудь» – это заметно, и очень чему-то рад! Осмотрев присутствующих, весело и добродушно произнес:
     – И мой Харнас здесь (сотрудник института им. Вишневского в Москве), и мои академики здесь (какие именно – не уточнил), и наш красавец здесь!
     И в следующий момент, охватив меня, пытается завалить, используя прием татарской борьбы «корэш», и… он победитель! Этот маленький штришок наглядной победы ему, по-видимому, нужен. Но не мне. Это меня рассердило в связи с неожиданным превышением спортивной необходимости. Крепко обхватив Федю-Фикрята и взяв его на себя с отрывом от пола, решил шмякнуть его, а может быть, слово «бухнуть» подошло бы больше, бухнуть прямо на лопатки с возможным причинением ему неприятных ощущений. Схватились всерьез! Пронзительный вопль Дины над ухом:
     – Алексей, Фикрят! Прекратите немедленно!
     Нам ничего не оставалось, кроме дружеских объятий. Разошлись, поправляя одежду. Подвыпивший профессор Н.П. Медведев радостно и дружественно, как мне показалось, комментировал эпизод, предлагая внести его в анналы истории. Все чувствовали себя непринужденно, без всякой протокольной чопорности.
     Ф.А. сел напротив меня через стол и, налив водку в фужер, предложил выпить.
     – Для меня это многовато, Фикрят Ахметжанович!
     – Ты что, больной? – спросил Табеев.
     Переходя на душевное «ты», ответил не без ехидства:
     – О моем здоровье можешь судить на основе собственного опыта...
     Рассмеялись дружески и выпили.
     Мы немало говорили с Ф.А. о русских и татарах, их ментальности, в общем-то благоприятном взаимосуществовании. Во многом наши мнения совпадают, но далеко не во всем.
     Я рос среди своих сверстников-татар – детей возчиков и санитарок и с детства проник в сущность татарского существования. И что же осталось в моей памяти на всю последующую жизнь, приведя определенные формулировки? Вы можете улыбнуться, уважаемый читатель, но это кумган – воплощение чистоплотности, а физическая чистоплотность неизбежно вытаскивает и душевную чистоплотность, не зачеркивая возможную жесткость поступка, чувство личной персональной ответственности за события, не исключающая согласованности действия. Многие слова, ставшие исконно русскими, были все-таки татарскими. И даже русское «ура» татарского происхождения! Мне была непонятна оценка Табеевым роли татарского языка: по его мнению, язык механизаторов и птичниц должен был сойти на нет и перестать играть важную роль в жизни татар. Он, по-видимому, не предполагал, что Татария, трансформировавшаяся в Татарстан, займет ведущую роль в мусульманском мире, что именно Татарстан со своей столицей сможет противостоять угрозе извращения ислама.
     На мой взгляд, спорные вопросы национального характера в значительной мере разрешил мой покойный друг, чем я безмерно горд, писатель, журналист и критик Рафаэль Мустафин. Рафаэль в последнем разговоре по моей просьбе продиктовал мне: «Я татарин, и этим горжусь. Но не считаю свою национальность приоритетной по отношению к другим национальностям. Я татарский писатель, пишущий на русском и татарском языках. Русский язык сыграл, безусловно, позитивную роль в развитии татарской культуры. Я деревенский, из сердцевины татарского народа, мой дед был безграмотным, но разума и доброты ему было не занимать. Татарстан – моя родина, которую люблю безгранично, входит в состав России, и это завершает мое представление о Родине. Тесное соприкосновение татарского и русского народов на протяжении многих столетий справедливо определило позитивный результат». Эта позиция, высказанная Р. Мустафиным, создает несомненные предпосылки для взаимного понимания русских и татар по вопросам не только этнического своеобразия, но и необходимости твердого знания татарского и русского языков.
     Я никогда не говорил о наших добрых отношениях с Фикрятом Ахметжановичем, но подобная информация все-таки распространилась.
     Мои отношения с ректором мединститута Ханифом Сабировичем Хамитовым, человеком чрезвычайно деятельным и высокополезным для института, не были по моей вине безупречными: сказывалось мое неумение протекать по нужному руслу и порой неуместное чувство юмора.
     В разгар антиалкогольной вакханалии я вспомнил на ученом совете слова Льва Толстого: «Собираться ругать пьянство не следует, а уж если собрались, то надо обязательно выпить». В другом случае обсуждался студент, отпустивший бороду. Это обстоятельство было сопряжено с моим участием. Ректор заявил:
     – Если к больному подойдет врач с бородой, то больной обязательно в него плюнет!
     Я обратил внимание уважаемого совета на портреты, окружавшие нас: все корифеи были бородаты, и Ленин также был с бородой. Услышал возмущенный возглас:
     – Вы хоть Ленина-то оставьте в покое!
     Я продолжал носить звание с приставкой «и.о.» и был лишен права голоса на ученом совете. Но вскоре на кафедру явился ректор с сопровождением, и меня утвердили в должности «заведующий кафедрой». Думаю, что этому способствовал звонок Табеева ректору, мной не провоцированный. Табеев спросил:
     – Как работает профессор Агафонов?
     И получил ответ:
     – Работает хорошо.  
     Но тем не менее кафедра аспирантов не получала, и диссертации, представленные к защите, не принимались: по мнению ректора, в одних недоставало анатомии, в других – хирургической практики. 
     Пришлось приглашать других профессоров в качестве соруководителей и защищать порой диссертации в других городах.
     Особенно интересна была защита диссертации в Институте неотложной хирургии им. Склифосовского (в «Склифе»). Диссертация, написанная В. Мавриным, была новаторской, вызвала большие споры между корифеями Склифа и получила единогласную поддержку.
     Завершая краткую статью о Фикряте Ахметжановиче Табееве, могу с благодарностью отметить, что судьба свела меня с чрезвычайно интересным и эффективным человеком, о котором я буду помнить всегда.

     А.А. АГАФОНОВ,
профессор.

     На снимке: Фикрят Табеев.