Несколько уроков Туфана

     Похороны Туфана Миннуллина превратились во всенародную скорбь. Я, услышав это печальное известие вечером, в четыре часа утра с писателями Вахитом Имамовым и Зулейхой Мингазовой выехали в Казань. А здесь оплакивал творца забитый до отказа родной ему театр Камала, оплакивал народ, оплакивало небо, заятянутое плотной платформой облаков. И эта скорбь не ограничивалась только Казанью, Татарстаном. Она стала пронзительным реквиемом по уходу великого таланта великого народа по всей России, если хотите, по всему миру, куда ступала нога татарина-татарки и татарская книга, значит, по всей земле – простираясь с отрогов Тянь-Шаня до Кордильерских высот Северной Америки.
      Я не пишу воспоминаний о Туфане. Мы еще не опомнились от этой великой утраты, чтобы взяться за воспоминания. Если он до этого писал только о нас, то с этого часу мы начнем писать только о нем, но только в прошлом времени. Да и у меня почти нет о нем воспоминаний. А есть только огромная печаль по потере этого великого патриота с удивительно тонким, быстро ранимым сердцем. Он был добродушный лев, который, готовясь отхватить чью-то руку, по своей наивности забыв о задуманном, как большой ребенок, начинал обнимать минуту только назад ставший для него объективным субъект или ставший субьективным объект. У меня такое чувство, что я, да и не только я, недооценили его вовремя, что мимо нас пронесся с огромной скоростью искрометный экспресс памяти, которому нет возврата. По таким же субьективно-объективным и объективно-субьективным причинам мы вступили в полосу ускоренных потерь, нежели приобретений. Не в полосу рождений, а в полосу неожиданных смертей. Не на праздники наречения имен младенцам, а на похороны отцов нации. Смерть приблизилась на расстояние с глазу на глаз. И Туфан-абый всю жизнь остервенело боролся против навязанной нам досрочной смерти. Находясь постоянно между жизнью и смертью, он бросался на ее амбразуру как горьковский Данко и старался отвести смерть подальше от нас. Такое покушение на собственную жизнь обуславливалось жертвоприношением. И, как и ожидалось, сам стал относительно ранней жертвой смерти.
      И от этого чувство становится невыносимо грустно. От безысходности хочется заплакать. Но слезы высохли. На наши слезы, которыми залиты страницы национальных газет и журналов, в прошлом не учитывались никем. Как будто горе одной нации не являлось горем России. И такое отторжение, как и в этот раз, возвращалось смертью ближнего. Нефть, молоко, мясо, хлеб, земля – все были наши, а вот слезы только наши не были " нашими". В республике, кишмя кишащем разными "стратегическими исследовательскими центрами по замочению татар", не имелось и до сего дня не имеется, в том числе в аппаратах Президента, Председателя Госсовета, Председателя Правительства РТ ни одного пресс-центра, фиксирующего и обобщающего публикации на темы национальных притеснений коренного народа и ежедневно ложащего свой пресс-релиз на стол руководителей. Что там обобщать, в этих аппаратах нет уже умеющих читать и составлять предложения по-татарски, и дышат-то они лишь через прямую и видят через слепую кишку.
      Так случилось в жизни: проживая с Туфан-абый в начале в разных республиках, потом в разных городах одной республики, мы встречались очень редко и то лишь по случайным поводам: то на его премьерах в Уфе, юбилейных вечерах, то на съездах писателей или и того хуже – на похоронах. Потом мы были слишком разными людьми, с разными мировоззрениями и не усредненно общими взглядами на жизненные обстоятельства. Кое-когда один и тот же событийный ряд из бытия нашей нации оценивались нами из разных точек, что исходила из разных наших тактических общенациональных соображений. Тут выражалась, возможно, разность в воспитании и разница в возрасте, Туфан был на семь лет старше меня. Потом мы, как говорится, воспитывались "в разных детсадах". Я, сын погибшего фронтовика, как говорится, находил свой подножный корм безотцово, а он, не в укор будет это сказано, ел сущий хлеб свой, как и полагается, с отцова стола. А статус "отцовности" в тяжелые послевоенные годы в формировании характера разнообеспеченных юнцов играло потенциальное значение. Между прочим великолепная тема для психологического романа фрейдистского толка !..
      Наш Туфан по духу был самым настоящим татарским шестидесятником. Шестидесятником среднего поколения. Для нас, татар, как говорил Ленин, "обиженных националов", он был в шестьдесят раз шестидесятнее, чем для иных рафинированные международным истеблишментом Андрей Вознесенский и Василий Аксенов. Я был шестидесятником-студентом младшего поколения, с хрущевским деревенским нюхом и сусловской педантичностью. Впервые мы с Туфаном познакомились в конце шестидесятых годов прошлого столетия. Он тогда работал в литературно-драматической редакции Казанского телевидения. Я принес ему свою умопомрачительно модерновую поэму "Репортаж со Страны Красного Острова" с предложением прочесть ее по телевидению, заранее зная, что такое то время просто невозможно. Туфан ее прочел и сказал: "Вещь интересная, но не пойдет". Мы, шестидесятники, поняли друг-друга без лишних слов. Бывает так в жизни: человек вроде нормальный, но не "ндравится" одному пуговка на рубашке другого. И эта мелкое неприятие как-то переходит на личность и провожает их через годы. Так было у нас и с Туфаном. Я не знаю отчего, может от того, что сказано выше, мы держались как-то отчужденно друг от друга. Может, оба, весьма сильные собственной аурой, отталкивались их энергией. Может он что-то не воспринимал в моем безудержно буйном характере, может, я в его – также в непростом и неровном, как у меня самого нраве. У настоящего творца характер ровным быть не может. Там за степями маячат горные вершины с ледниками.Зигзаг в психологии рождает углы нападения, фиксацию и гусарское отступление. Это уже интересно.Правда, Туфан сотрудничал с властями. Но у него был свой норов. Он был, если хотите, парторгом с человеческим лицом. Лекальная ровность характера бывают только и безлико-неличностных людей, подобных Каренину, по лицу которого хочется добродушно "заехать".
      Как бы там не было, у нас с ним сложились мужественно интересные – непростые, сложные, порою доходившие до драматических переживаний отношения.Впервые возникли они после его неоднозначной оценки на страницах башкирской республиканской газете моей десятидневной голодовки на центральной площади Уфы в защиту прав татарского народа. Все это уже история прошлого. Мы были молоды. Я вынужден был с присущим мне горячностью ответить. Разговор, начатый нами на страницах популярной татарской молодежной газеты "Татарстан яшьләре" , был продолжен массой опубликованных писем от читателей. Второй раз – после его обращения на страницах печати в адрес башкирских властей с просьбой ставить его пьесы на сцене театра имени Гафури – теперь уже в моей оценке. Дело даже не в том, кто был прав, кто – нет. Задним числом все мы умны. Тем более всвязи со смертью человека сцена жизни оголяется в своей сути. Между нами происходила просто острая пикировка двух заинтересованных лиц вокруг одной проблемы – идеологическое столкновение по жгучим проблемам современности. В своих пассажах я старался увести его от жанра бытовых комедий и мелодрам в зону особого риска – до сих пор не воплощенной на сцене исторических трагедий татарского народа. Я ждал от него татарского "Короля Лира", а он приводил Альмандара с Евстегнеем с их медовухой. Татарскому театру не разрешалось влезть в трагическую тематику. Но тот же народ хорошо знал, что если татарский театр хочет сохраниться как форма познания истории народа,  
он должен,
он должен,
он должен освоить героическо-трагическую тематику своего проошлого. Такое табу на тему продолжается по наши дни в большей степени не по указке Москвы, а по нашей напуганной психологии московского холопа. Не по этой ли причине покойный Марсель Салимжанов при постановке первой трагедии из татарской истории "Идегей" старался уходить от самой трагедийности, выравнивал ее рамками драмы и, таким образом, бесхарактерная трагедия быстро сошла (или свели?) со сцены? Наш театр все время плавал по быту и красиво плавал. Мелодрама стала главным сценическим материалом.Таковым она остается и сегодня. Словно театр только там находит свободу, а не в лермонтовской бури. Так горя нет. А у татарского зрителя, действительно, огромная жажда по реанимации на сцене собственной трагедии. Опять то же самое, но в обратном смысле – не по этой ли причине весьма слабенькая в драматургическом плане пьеса Зайдуллы"Үлеп яратты" в такой же весьма уязвимой в режиссерском отношении постановка заимела в прошлом сезоне большой успех? На пронизанной жаждой трагизма татарской сцене и гнилая картошка принимает примат грецкого ореха!.. И Туфан, великий знаток сцены и жизни,однозначно великий драматург со всему оттенками трагедии и уничтожающего фарса, которому не дали раскрыться полностью, вынужден был очень часто умерить свою трагедийную ярость мелодраматическо-бытовыми сочинениями. Тем не менее, даже на той, отведенной специально для него площадке, Туфан добился великих успехов. Он, достойный преемник Карима Тинчурина, стал самым затребованным драматургом российской действительности второй половины XX и начала XXI веков. И великолепный тандем Минуллин-Салимжанов, подобный тандему Станиславский-Чехов, стал всемирным образцом единства двух автономно единых творцов – драматурга и режиссера. Остается только сожалеть и ждать, повторится ли такой тандем в будущей истории татарского театра?
      Мы с ним спорили. Однако мы с Туфаном никогда не переходили грани личного и общественного и не опускались до оскорблений личности, как иногда бывает в таких случаях. Ибо речь шла о большем, о том, чего больше ничего не бывает – быть или не быть нашему народу под солнцем Аллаха.Мы, словно Рем и Ромул, вскормленные одной тюркской волчицей, настолько старались не замечать успехов друг-друга, что тем самым вдохновляли друг-друга на новые открытия.Он с детства был овеян нимбом гениальности. Однако всю жизнь в тисках режима вынужден был балансировать на грани гениальности и простоты – простоты, закультивированной имперской державностью. Что ему обходилось очень и очень дорого. И по полному ураземению и без ложной скромности скажу, что мы, самоотстранившись друг от друга, даже в условиях такого прессинга, кажется, немалого добились. Особенно Туфан. Он стал любимым до восторга драматургом и общественным деятелем, сеятелем и выразителем идей добра не только татарского, но всех свободолюбивых, демократически настроенных народов и обществ. От драматургии он шагнул в космос борьбы за истинно гражданское общество. За что, будучи сыном самого старого раба империи, был избит во столько раз, что мировое сообщество забыло число этих избиений. Драматургия сцены сделало его личностью человечества, каких мало на свете. Несмотря на мнимую отчужденность, мы следили друг за другом, если и не любили пылко, продолжали уважать по высоким законам татарской морали, что молчание одного вдохновляло другого на созидание и становилось культурой поведения сыновей веками униженного, оскорбленного народа.
      Туфан оставил нам много важнейших уроков. Между прочим, если сказать точно, то вся его жизнь нам преподношен как урок. Урок человечности и добра, гражданской смелости и отваги, прямоты и честности. Не лгать. Говорить правду. Одну лишь правду. Всегда. Везде.В любую погоду. Перед любой аудиторией.В городе и ауле. За трибуной всесозного и республиканского парламентов и конном дворе. В любом виде транспорта: за рулем трактора и авто, на самолете и в поезде, в теплоходе и на барже. И его знаменитые роговые очки с оправами, вырубленными какой-то тонкой лезвией топора плотника из самшитового дерева, словно побывав в космической невесомости, отражаясь на лучах, блуждавших миллионы лет, спускаются к нам на землю как два огромных баркаса доброты.
      Первый урок Туфана: это жить и вечно любить собственный народ. Здесь нет ни тени национализма, в котором стараются обвинят нас, "националов", иные горе-защитники русского языка от двухчасового наступления в неделю "вражьего татарского языка". Образованность в первую очередь определяется не слепой любовью к чужому, что называется карьерным тестом коллоборанта. Удивительно, но факт: чем больше и осознанно будешь знать и любить свое, тем больше будешь осознанно знать и любить чужое. Мировая педагогика от Песталоцци и Каюма Насыйри, но не только от Фурсенко, утверждает: образованность идет от малого к большому, лишь зная малое, постигнешь большое.Материнский язык – одно из величайших даров Аллаха. Родная культура есть базис культуры вообще. Казанские "региональные стратегические центры сатанизма" хотят отрезать наши языки и уши и заменить их синтетическими наушниками сатанизма.Туфан всей своей сознательной жизнью, всем своим существом человека, сына четыре с лишним века угнетенного народа, доказал: счастье в родном народе. Без счастья его народа мир счастливым быть не может. И наоборот. Туфан доказал: человек счастлив тогда, когда есть культура и состояние. В счастье главным компонентом выступает колыбельная песня над твоей головой: весь вопрос только в том, кого она воспитает: "Единую Россию" с театральными колокольчиками или Туфана Минуллина с его Альмандаром. Туфан доказал: без родного народа, без его культуры, языка и песни, духовного достояния не могут быть счастливыми даже президенты крупных держав, маршалы миллионных армий, владельцы огромных богатств, олигархи, спящие на миллиардах...
      Второй урок Туфана: весь мир – трибуна.Трибуны демократий, трибуны режимов, трибуны антимиров – наши трибуны. Чтобы нести народам высокие слова нашей духовной и материальной свободы. И он стал трибуном в первую очередь на на самой трибуне, а в крестьянской борозде, потом только народ, поняв его истинную сущность борца за правду и равенство, сам поднял его на трибуну. И он оправдал это доверие с честью. Не проштрафился за этой гербовой и не всегда гербовой трибуной. Правда, трибуна старалась его мять как воск, он не поддавался, сам мял трибуну как хлебное тесто через собственный гордый, красивый и великий татарский язык. Сполна использовал их возможности. Родной язык стал его государством. За трибуной он из Туфан-абыя превратился в Туфана Абдуловича. Это, возможно, невосполнимый пример для всех моих братьев и сестер – татар. А, может, восполнимый? Только– как? Кого бы нам в ближайшие дни двинуть за Госсоветскую трибуну депутата, чтобы он, если уж и не сможет заменить нашего Абдуловича, смог хотя бы также гордо, красиво и достойно через родной татарский язык защищать права униженного и оскорбленного народа? Фаузии Байрамовой, ясно, не дадут, мне, ясно, не дадут. Только никто не спрашивает властей: зачем не дают? Кого бы? А, вообще-то, зачем нам "защищать права"? Зачем тратить столько сил в борьбе за права, отпущенные нам Аллахом без того равными со всеми? Разве мы не равны с русскими? Как это так: весь мир знает,что мы, татары, создали эту самую империю, дарили ей свои территории, наши хлеб, мои нефть, газ и даже наш язык вплоть до епанчи (ябынча), башлыка, лошадь (алашу)и т.д., наравне с русскими защищали страну от ворогов, приносили миллионы жертв за свободу страны, но, почему-то только у нас режут язык и заставляют "бороться за отрезанный язык", тогда как русские думать не думают о какой-то борьбе за язык, школу и телевидение на родном языке? Почему они одному объявляются нужными, а другим – ненужными? И таким путем хотят сохранить, как они лббят повторять, межнациональное согласие? Что, сл своим рождением я кому-нибудь должен что ли? Что, такая пустая, надуманная империей борьба рассчитана на измор без того изнеможденного пятивековым рабством татарского народа? И наш Туфан вслед за Декларацией ООН о декоонизации колониальных народов миру сказал: нет, впредь такого не будет. Если Путины хотят единства страны, то и права должны быть едины для всех и равными.Жириновщина не пройдет!..
      Третий урок Туфана: восстановить и вернуться к многовековой системе национального образования. В стране расцветает великодержавно-православный шовинистический гул. Первые лица т. н. светского государства с крестами в руках не выходят из церквей. Имперская система начального, среднего и высшего образования не оправдала надежды нерусских народов. Эта система всецело направлено на русификацию и повторное крещение всех неправославных, в первую очередь, татарско-мусульманского народа. Путинско-фурсенковский закон № 309-РФ, отменяющий права народов на начальное, среднее и высшее образование на родных языках, в своей антинародности пепреплюнул в тысячи раз фашистский режим Гитлера, обещавшего при завоевании СССР вернуть татарам собственное государство Идель-Урал с всеми его национально-государственными атрибутами. Закон № 309-РФ перед всем миром доказал, что Российская неоимперия после такого беззакония находится в фазе реального фашизма. Мы предупреждаем шовинистически-безнационально-нелигитимные Госдуму и Совет Федерации, что это прямой путь к развалу нашей многострадальной страны. За что они ответят перед народами и христовым крестом, если они у них действительно есть. Утверждать величие одного языка за счет унижения других, сталкивать интересы народов вокруг надуманной проблемы "руский-нерусский" отдает огосударствленной шизофренией. Наш Туфан завещал отказаться отподобной маразматики и бороться (опять бороться!) за отмену этого бесчеловечного "закона". Путин после вступления на должность Президента РФ должен дезавуировать этот закон как геноцидальная акция против собственных народов. И извиниться перед всем просвещенным сообществом . В противном случае, татары всего мира и народы РФ должны будут заполнить площади с требованием вернуться хотя бы к сталинской системе национального образования, приступить к возвращению к медресе-мектебной системе татар начала XX века, объявить общенациональные митинги протеста, бессрочные вахты защиты прав народов, повсеместно и единовременно бросать работу, отказаться от сотрудничества с государством – не платиь налоги, не отправлять сыновей на службу "царю", противиться всему, что действует против собственного народа.
      Неужели путинской администрации не было в стране другой проблемы?
      Так удивлялся наш Туфан новейшим проявлениям империализма в век нанотехнологий. И ушел из жизни как вечно удивленный ребенок.
      И завещал нам как можно скорее взрослеть.
      Что мы и стремимся делать.
 

Айдар ХАЛИМ