Во главе Татарской республики (ч.4)

      Отметил и тревожный симптом, о котором не было сказано в докладе и выступлениях: в татарских школах доходит до 10 класса только 12% поступивших в 1-й, а в русских – 24%, предостерег от крайностей, которые могут допустить «горячие головы» при проведении в жизнь решений пленума. В конце выступлении Дербинов сообщил, что о своих впечатлениях сообщит руководству и предложит распространить в других республиках РСФСР опыт Татарии с учетом местных особенностей.
     Обсуждение проблем развития татарской школы переросло в довольно острый разговор о состоянии татарской культуры и осуществлении национальной политики в целом. Были высказаны мысли и внесены предложения, явно опережавшие время. Не были забыты и нужды школ, обучающих детей на чувашском, марийском и удмуртском языках. И хотя каждый выступавший ссылался на ленинские положения, некоторые конкретные предложения явно не вписывались в существующую практику, их предстоящее осуществление вызывало у части людей настороженность, а то и осуждение.
     Приведу один из примеров реакции на решение пленума. Вскоре после него партийный работник, много чего повидавший на своем веку, сказал мне: «Подобного обсуждения национальных проблем не припомню, хотя участвую в партийной жизни с 1939 г. Ведь пленум тянет нас назад, в двадцатые годы, не удивлюсь, если оживет и дух Султан-Галиева. Такое не простят даже Игнатьеву». На мое возражение: «Все ведь происходило в духе решений XX съезда КПСС, и даже представитель ЦК назвал намеченные меры примером осуществления ленинской национальной политики», последовала ответная реплика: «И ему тоже несдобровать». Ближайшее будущее подтвердило пессимистический прогноз моего собеседника.
     В заключительном слове Игнатьев, сказав, что обсуждаемые проблемы его волнуют давно, но только теперь можно об этом сказать в полный голос, с горечью добавил: «Я пришел к такому убеждению, что дело у нас обстоит совершенно плохо.
     «Мы оказались перед опасностью фактической ликвидации национальной школы (курсив наш. – Б.С.)». Уже за одну эту фразу-предупреждение, сказанную не где-нибудь на кухне или в узкой компании, а с трибуны пленума обкома, имя С.Д. Игнатьева должно остаться в истории татарской культуры Не исключаю, что и в стране такая оценка национальное политики в области образования из уст высокопоставленного функционера, члена ЦК прозвучала впервые в послевоенный период и вряд ли понравилась в Москве.
     В постановлении пленума также отмечалось, что за последние годы число детей татар, обучавшихся на родном языке, уменьшилось в республике с 95% до 70%, в Казани – до 16%. Приводились многочисленные факты ухудшения материальной базы татарских школ, уменьшения их числа и снижения качества подготовки педагогических кадров. Не потеряла полностью актуальности и такая оценка положения: «Большая часть детей-татар, обучаясь в русской школе, не изучает и не знает родного языка и литературы, в связи с чем растет число татар, которые плохо знают или вовсе не знают родного языка, отрываются от культуры, которая создана за многолетнюю историю татарским народом». Написано так остро, что через 10 – 15 лет за такие слова могли бы и в диссиденты зачислить.
     Далее излагалась развернутая программа устранения недостатков, включавшая в том числе организацию групп с обучением на татарском языке в специальных учебных заведениях, восстановления оценки по татарской литературе в аттестате зрелости и многое другое, что было осуществлено, и то не полностью, только в наше время. Это я говорю к тому, что, слушая и читая некоторых из новоявленных «отцов» и особенно «матерей» татарского народа, поднаторевших в митинговой демагогии 90-х гг., может создаться ложное впечатление: до них ничего не делалось для повышения роли татарского языка? в жизни общества. Практически многое из того, что сделано в 90-е гг. в области развития татарской культуры, было начато еще в мае 1958 г. Игнатьевым и Фасеевым. Наш очерк об этих драматических событиях, их главных действующих лицах, опубликованный в 2002 г., так и назывался: «К. Фасеев. Всходы, побитые заморозком».
     Действия Игнатьева и его «команды» в области народного образования вызывали недовольство ряда влиятельных лиц. В первую очередь партийно-государственных чиновников, в течение многих лет привыкших к другой языковой политике, и отдельных угодничающих филологов и философов, без устали трубивших о скором наступлении светлого утра сближения, а возможно, и слияния языков, и подводивших под все это научную базу из «надерганных» у классиков цитат. Смею думать, что такие люди никогда по-настоящему Маркса и Ленина не изучали и не понимали. Именно эти начетчики, или, по выражению Сталина, «алилуйщики и псаломщики», сделали все для подрыва престижа марксистской теории в советском варианте и довели ее вскоре до плачевного состояния. Некоторые из них в исторических и философских опусах, написанных по принципу «чего изволите», унижали достоинство своих народов. Они же ополчались против любых попыток объективного подхода к изучению истории и культуры народов страны. Нередко под видом научной критики сводились личные счеты.
     Вот один из характерных примеров такого поведения в «смутные времена». Казанский философ К.Т. Гизатов, запомнившийся в свое время тем, что пытался «теоретически обосновать» закономерность массовых политических репрессий 30-х гг., поставивших страну на грань катастрофы, в 90-е гг. неожиданно стал подобострастно заигрывать с националистами, которых еще недавно усердно разоблачал. Так, он печатно объявил, что одна из лидеров этого движения – татарская Жанна Д’Арк, правда, не решившись назвать национальность «оккупантов», с которыми она должна была бороться, если следовать логике гизатовского сравнения. Некоторые из характеристик, содержавшиеся в его печатных работах, являлись прямым оскорблением личности. Например, упоминая имя уважаемого финансиста, одного из авторов «татарстанской модели» развития экономики, он писал о его «хайле». Совсем уж недопустимым было сравнение церемонии вручения Б.Н. Ельциным государственной награды великому философу-гуманисту академику Д.С. Лихачеву с венчанием «Гитлера и Евы Браун 2 мая 1945 г. в имперской канцелярии». Правда, он тут же трусливо добавил, что это «меткое», по гизатовскому мнению, сравнение принадлежит не ему. Думаю, что только более чем преклонный возраст автора этих оскорбительных сравнений и эпитетов по отношению к выдающимся людям спасали его от судебной ответственности.
     Сейчас подобные лица «легкого поведения», имеется в виду поведения политического, нередко сетуют по поводу краха идеологических устоев прошлого. Слушая и читая такие ностальгические стенания, поневоле вспоминаешь и строки классика: «Люди холопского звания сущие псы иногда. Чем тяжелей наказание, тем им милей господа». Вместе с тем малограмотные печатные рассуждения о нашей истории и национальной политике, характерные для целой категории лиц, как они себя называют, «социалистической ориентации», требуют пристального анализа. Хотя бы потому, что отражают настроения части общества. По поводу же используемого термина замечу, что социалистическими или иными могут быть только убеждения и взгляды, а весьма расплывчатый термин «ориентация» сейчас прилагается к совершенно другому явлению, к политике отношения не имеющему. Вот так прошлое в его не лучших проявлениях прорастает в современность.
     Но вернемся опять в 50-е гг. Тогда и в самом руководстве обкома обозначились существенные разногласия по языковой проблеме. На одном из заседаний бюро обкома, где мне довелось присутствовать, Игнатьев, говоря о плачевном положении татарского языка, полушутя, но со значением упрекнул второго секретаря С.Г. Батыева в том, что именно во время его многолетнего руководства идеологической работой в республике все это и произошло. Однако Батыев, не приняв предложенного тона, ответил весьма жестко, что все делалось им с одобрения ЦК, и он готов, – тут была сделана многозначительная пауза – отвечать только перед ним. Да! Такого мы еще не слышали. Батыев, одолевший все ступени идеологической карьеры, немного поработал и в ЦК и был там лично известен, поэтому не исключаю его предварительные конфиденциальные консультации в Москве, прежде чем открыто высказать несогласие с позицией Игнатьева и Фасеева. Да и Муратов являлся еще инспектором ЦК и, по нашим сведениям, был возмущен вводимыми языковыми новациями, считая их уступкой национализму, и представил по этому поводу обширную докладную записку в секретариат ЦК.
     Эту записку и сопроводительное письмо ЦК, рекомендующее пересмотреть постановление майского пленума, направили в обком. На заседании бюро Игнатьев заявил, что обвинение весьма серьезное, ему по этому поводу уже звонили из ЦК, и к майскому постановлению 1958 г. придется «вернуться», но о его отмене речь пока еще не шла. Отмечу, что записку, о которой пишет Фасеев, обнаружить не удалось. Хотя автор и другие исследователи пытались это сделать, в фондах ЦГА ИПД РТ ее нет. Прямо-таки «пропавшая грамота» периода строительства развитого социализма. Возможно, что ее вернули в ЦК в январе 1960 г. вместе с постановлением об отмене решений майского пленума.
     Сам Игнатьев считал, что этот «демарш» Муратова в немалой степени инициирован Батыевым, который постоянно снабжает его негативной информацией о состоянии идеологической работы в республике. Хотя Игнатьев сразу после приезда в Казань при первой встрече в обкоме с узким кругом руководителей открытым текстом дал понять, что долго здесь задерживаться не собирается и видит в 45-летнем Батыеве своего преемника. Он говорил тогда о нем: «Опыт и знания огромные, возраст подходящий, будет хорошим первым».
     Теперь же в начавшемся противостоянии Игнатьев начинает активно добиваться переключения внимания ЦК КПСС на кандидатуру Ф.А. Табеева как будущего первого секретаря. Подающий надежды завотделом вскоре становится секретарем обкома по идеологии и весьма убедительно демонстрирует свою преданность «первому» и одобрение всех его действий. Но вместе с тем осторожно, но доходчиво дает понять: «В мае 1958 г. мы несколько поторопились». Это тоже было замечено и одобрено в Москве.

     Печальный эпилог

     Процесс «татаризации», как все это называли острословы-недоброжелатели, быстро шел к своему финалу. В центр «повалили» письма с обвинениями Игнатьева в потакании национализму и подрыве принципа дружбы народов. Тем более что национализм после венгерских событий 1956 г. снова стал головной болью для руководства страны, и намечались превентивные меры по его предотвращению. К руководству ЦК, как нельзя кстати, обратился, что уже отмечалось, Муратов, возможно, не без мудрого совета лиц более высокого уровня, придерживавшихся такой же точки зрения. В ЦК решили, что позволили «татарам» лишнее, а Игнатьеву и Дербинову, по мнению М.А. Суслова, «не проявившим партийную принципиальность и поощрявшим национальную ограниченность», сделали серьезное внушение. Оба вынуждены были капитулировать и «покаяться», но их судьба была предрешена. В общем, как пелось в известном шлягере, «недолго музыка играла».
     Первые симптомы заморозков проявились уже в октябре 1959 г., когда на X пленуме обкома было принято решение о необходимости строго придерживаться законного права родителей самим выбирать язык обучения. Но «ледяной северный ветер задул» в январе 1960 г. На первом заседании пленума обкома, состоявшемся 27 января сразу после партийной конференции, рассматривались, как обычно, только организационные вопросы. По предложению инструктора ЦК КПСС Баранова, первым секретарем единогласно избрали Игнатьева, который повел заседание дальше. Вторым секретарем стал С.Г. Батыев, отраслевыми секретарями – С.Л. Князев (промышленность), А.А. Скочилов (сельское хозяйство), Ф.А. Табеев (идеология). Потом состоялось утверждение заведующих отделами обкома, председателя партийной комиссии, редакторов трех газет, выходивших на русском, татарском и чувашском языках.
     Заседание шло к концу, и наиболее нетерпеливые уже стали поглядывать на двери, но тут Игнатьев неожиданно объявил, что необходимо рассмотреть вопрос об отмене как ошибочного постановления пленума обкома от 21 мая 1958 г. «О состоянии и мерах улучшения работы татарских общеобразовательных школ». Слово для ознакомления с проектом постановления получил Табеев. В зачитанном им документе говорилось, что в постановлении майского пленума 1958 г. были допущены следующие серьезные ошибки: осуждались родители-татары, отдающие своих детей обучаться в русских школах, признавалась неправильной практика открытия русских классов в татарских школах; органы народного образования, руководители высших учебных заведений обязывались ввести для детей татар изучение татарского языка и литературы во всех высших учебных заведениях, в русских школах и в русских классах смешанных школ со сдачей экзаменов. Отмечалось, что все эти пункты противоречат Тезисам ЦК КПСС и Совета министров СССР и законам, принятым Верховными Советами СССР, РСФСР и ТАССР, предоставляющим право выбора языка обучения самим родителям. Далее перечислялись негативные последствия претворения в жизнь ошибочных решений, главным из которых могло стать появление «национальной ограниченности и национальной замкнутости». Эти термины тогда не так давно были введены в политический лексикон вместо «буржуазного национализма», и, по сути, обозначали то же самое.

     Б.Ф. СУЛТАНБЕКОВ.
     (Из книги «Семен Игнатьев. Свет и тени биографии сталинского министра».)
     (Продолжение следует.)