7 июня 2024 г. независимая общественно-политическая газета
Главная Общество В татарской столице (ч.7)
Рубрики
Архив новостей
понвтрсрдчетпятсубвск
 123456
78910111213
14151617181920
21222324252627
28293031   
       

В татарской столице (ч.7)

26 октября 2014 года
В татарской столице (ч.7)

     На 1-й кафедре терапии у профессора Л.М. Рахлина положение было иное. ГИДУВская клиника лишь формально подчинялась горздравотделу. В институте был свой главный врач, тоже Владислав, но Леонидович, Пинягин, подчинявшийся непосредственно ректору института. У заведующей терапевтическим отделением Зари Хайрутдиновны Валеевой – весьма энергичной и темпераментной женщины – муж был долгое время секретарем Татарского обкома КПСС (1966 – 1984 гг.). Посему чувствовала она себя «защищенной», могла пожурить молодых врачей-ординаторов, но, наверное, не более. А сотрудники кафедры находились под крылом самого Рахлина. К тому же главный врач институтских клиник В.Л. Пинягин был руководителем, скажем так, не стремящимся к конфликтам. Тут у меня больше предположений – я ведь в клинике Л.М. Рахлина бывал редко.
     Это постоянное напряжение в отношениях между руководством больницы и кафедры проявлялось буквально во всем. Например, к моему появлению на кафедре существовала она на базе больницы уже шесть лет. Но у входа в больницу висела только вывеска с названием больницы: на столбе, разделяющем ворота и калитку. Не было вывесок (досок) с названиями ни нашей кафедры, ни кафедры хирургии.
     Склонный к «наведению порядка», я обратил внимание О.С. на отсутствие вывески кафедры. Он посмотрел на меня странным взглядом. В нем было удивление («он заметил, но почему ранее – никто из нас?») и еще раз удивление («на что внимание обращает?!») и, наконец, полностью обескуражившее его удивление («о чем он думает вместо диссертации?»).
     Но я решил восстановить «справедливость» и начал что-то твердить о реноме кафедры (и ее руководителя). В результате получил «добро», заказал вывеску, приволок ее в больницу.
     Однако руководство «Дорожной больницы N2 ст. Казань Горьковской железной дороги» не позволило прикрепить доску с названием кафедры ниже своей вывески – только на другом столбе ограды, в стороне от входа. Так и висела она там, никем из входящих в больничные ворота не замечаемая...
     Остаемся на время в этой клинике, куда я пришел поучиться у Игоря Арлеевского работе с пламенным фотометром. Времени у меня – в обрез. Надо еще столько обегать в этот день. Выкроил часик на учебу у Игоря, у которого пламенный фотометр уже давно в ходу. Ему профессор помогал и даже, подчеркнул Игорь, из своего кармана заплатил рабочим за монтаж установки.
     Аспирант Леопольда Матвеевича не спешит: нарочито тщательно и медленно разводит материал для фотометрии. Десятки пробирок. Когда наступает время включать компрессор и зажигать фотометр, заявляет: «Сейчас у меня перерыв на обед, потом я должен отдохнуть; приходи часа через два». Я готов был его самого распылить над пламенем фотометра, но он был аспирантом, использую повторно это словосочетание, «самого Рахлина», то есть для меня – неприкосновенным. Отмщение пришло позже, причем дважды.
     Второй раз (я сначала об этом отмщении), по-моему, осенью 1964 года. Игорь Арлеевский, Изя Трийгер и я сидим на защите докторской диссертации проректора медицинского института по научной работе доцента Валентина Ефимовича Анисимова. Тема: что-то по атеросклерозу. Тема кандидатской Арлеевского: натрий, калий, микроэлементы при атеросклерозе. О микроэлементах осмотрительный Игорь особо не распространялся. Во-первых, эти исследования ему выполняли в закрытой лаборатории на заводе в Дербышках (благодаря связям Леопольда Матвеевича). Во-вторых, кто знает: может, мы украдем у него эту идею. Так что то ли медь, цинк, кадмий, золото, то ли молибден, серебро, вольфрам, иридий или еще что-то ищет он в крови склеротиков – секрет. Но общую тему-то я знал.
     Сидим, слушаем выступление Анисимова. Я с одного края, Арлеевский с другого, между нами Трийгер. Меня исследования Анисимова не интересуют. Любопытен сам процесс защиты: когда-то и мне придется вот так париться на сцене перед большой аудиторией. Временами заглядываю в книжицу «Английский юмор». Улучшаю свой английский. Арлеевский несколько раз спрашивает меня, какую книжку я читаю. Отвечаю, что ему она не интересна: это, мол, сборник статей по микроэлементам при атеросклерозе. Стул под Арлеевским начинает нагреваться. Его просьбы взглянуть на книгу становятся все настойчивей. Наконец, сжалившись, закрываю книгу, обернутую в самодельную защитную обложку, и передаю ее через Изю Игорю. Тот открывает книгу и видит карикатуру: на скамейке – целующаяся парочка, с запрокинутой головы мужчины, обнажая лысину, слетает фуражка.
     Английского Арлеевский не знал, но сразу все понял. И, отшвырнув книгу, издал вопль, наградив меня нелестным словом. Кому оно предназначалось, аудитория не поняла. Но на Арлеевского все оглянулись. Он тут же покинул аудиторию. Пожаловаться на меня было формально не за что ни в партком, ни в профком, ни даже в кассу взаимопомощи, а то бы он это сделал. Посему – только своему научному руководителю. Но Л.М. Рахлин и без этой дополнительной информации уже хорошо знал, кого О.С. Радбиль вынужден был терпеть на своей кафедре.
     Ранее, весной того же года, мы встретились с Арлеевским в научной библиотеке медицинского института, куда Игорь ходил довольно редко. Поговорили о том, о сем. Причем мы были еще «на вы». Игорь, как и я, не имел привычку всем, кто моложе его, «тыкать». Он вообще был весьма вежлив. Чрезмерно вежлив. Я понимаю, что читателю трудно будет себе представить, как Арлеевский всегда вставал (если сидел), упоминая имя-отчество ректора, никогда, впрочем, не называя доцента Хамзу Закировича Ахунзянова (за глаза!) просто «ректор» (он им был в 1962 – 1968 гг.). Потом, когда мы с Игорем стали несколько ближе, когда он уже работал ассистентом, случалось, что он не вставал, говоря о новом ректоре – профессоре Иреке Махмудовиче Рахматуллине (ректор в 1968 – 1978 гг.). В этот момент я напоминал ему о необходимости встать... Игорь как бы полностью игнорировал мою «шпильку», но все же было заметно, что он сердится.
     Вернемся в библиотеку. Игоря больше всего интересовали мои диссертационные дела, но я поначалу уходил от ответа на вопрос. А потом, как бы проговорившись, сообщил, что на днях отнес профессору уже написанную диссертацию на проверку (шел ПЕРВЫЙ год нашего пребывания в аспирантуре!). Арлеевский тут же в спешке покинул библиотеку, а на следующее утро я впервые получил взбучку от Радбиля. Оказывается, Арлеевский сообщил потрясшую его новость Рахлину, тот перезвонил Радбилю...
     О.С. вообще-то был не очень в курсе моих диссертационных дел. Когда я слышал от других, что на той или иной кафедре аспиранты регулярно отчитываются о проделанной работе (некоторые еженедельно!), я не верил своим ушам. Потом понял, что у Радбиля свой стиль «неработы». Сами себе предоставлены были не только клинические ординаторы (связь с профессором осуществлялась лишь через посещение его лекций), но и ассистенты (учебные и научные дела). Доцент кафедры Ашраф Закировна Давлеткильдеева тоже была далека от общекафедральных забот. О.С. ей ничего, собственно говоря, серьезного не поручал, понимая, что ничего толкового из этого не выйдет.
     Немного отвлекусь от темы, чтобы потом вернуться к ней.
     В каком-то – уже не помню – году вхожу я в учебную комнату, чтобы начать занятия на второй «паре». Первой «парой» была лекция О.С. Курсанты в один голос сообщают: только что заходила медсестра и просила их мне передать, что меня срочно требует к себе профессор. Я тут же разворачиваюсь и мчусь с пятого этажа на шестой. Уже на лестнице я вспомнил, что день-то особый – 1 апреля.
     Вообще-то хорошо помнил я только дни недели, так как с каждым из них у меня были связаны еженедельно повторяющиеся события: посещение библиотеки, того или иного вивария, санатория «Казанский» и так далее. Числа же месяца имели для меня второстепенное значение.
     Правда, еще во время поездки на работу, углубившись в мысли о делах текущего дня, я краем уха слышал затасканные первоапрельские шутки, но как-то это не осознал. Там, на больничной лестнице, всплыли они, однако, в памяти. Я притормозил в пролете между этажами и, уже поняв положение, в которое влип, начал раздумывать.
     Прежде всего я «напомнил себе», что никогда О.С. меня «срочно» не искал. Если ему надо было что-то мне сообщить в тот же день, то он делал это перед лекцией или в перерыве между половинками таковой. А после лекции он всегда спешил покинуть больницу.
     Потом я обмозговал варианты «реванша» за мое простодушное заглатывание крючка с такой явно неправдоподобной наживкой. Далее, для полной убежденности в моих сомнениях зашел в ординаторскую, прошелся по сестринским постам, показался старшей сестре – никто не спрашивал у меня, или я уже был у профессора. Все стало ясно. И времени прошло достаточно – можно было возвращаться в учебную комнату.
     Ну почему я не играю в покер: изменять выражение лица в нужном направлении мне удается до сих пор?! В тот раз мое лицо выражало полную растерянность, непонимание, озабоченность, боязнь... (А врачи-курсанты, предполагаю, ожидали увидеть снисходительно улыбающегося преподавателя.) Не дав им возможность как-то отреагировать, с порога начинаю: «И чего это ему пришло в голову это делать сегодня? Без предупреждения! Придет через пять минут – зачет по заболеваниям органов дыхания...» Курсанты молча разинули рты, мое как бы волнение передалось им, но уже без «как бы». Пошли жалобы: мы не знали... мы не готовились... мы ведь сейчас проходим совсем другую тему... И в завершении этого нытья кто-то более смелый виновато протянул: «Мы пошути-и-или...»
     Я, как бы зло блеснув на него глазами, мгновенно смяк и с той же интонацией почти пропел: «И я пошути-и-ил...»
     Конечно, хохот был неимоверный, напряжение тут же спало. Моя победа была неоспоримой (хотя – я-то это знал – не совсем такой уж бесспорной). И все же врачи-курсанты, в отличие от меня, «клюнули» на  а б с о л ю т н о  нереальную наживку.
     О том, что происходило в учебных комнатах, О.С. не имел ни малейшего представления. Никогда он не бывал в группах, никогда не принимал никакие зачеты. Никогда он не присутствовал и на лекциях своих доцентов. Словом, учебный процесс был заведующим кафедрой пущен, можно сказать, на самотек.
     Один раз на кафедре ожидали какую-то комиссию из Москвы. Как раз – по учебным вопросам. Но О.С. не мог сидеть и ждать кого-то, когда «маячили» где-то консультации. Неожиданно для меня – еще аспиранта, но уже хорошо знавшего «расстановку сил» на кафедре, он просит позвать А.З. и «назначает» ее главой встречающих комиссию. А.З. вышла из кабинета профессора, гордая тем, что ей доверено такое ответственное дело. Я схватился за голову: «Комиссия из Москвы, то есть из Минздрава СССР! Как можно так легкомысленно к этому относиться?!». О.С. посмотрел на меня с какой-то жалостью («ТАК ничего не понимать!») и сказал (подчеркиваю, он не был циником): «В комиссии, уверяю вас – еще большие дураки...» И тут же умотал по свои делам... А когда явилась в сопровождении кого-то из деканата комиссия и начала задавать сотрудникам кафедры идиотские вопросы, мне стало ясно, что О.С. как в воду глядел...
     Участница войны, член партии, татарка Ашраф Закировна была ученицей Л.М. Рахлина. Защитив диссертацию по внутривенной холецистографии, она стала как бы гастроэнтерологом (кафедра терапии N1 имела кардиологический уклон). И поэтому с созданием кафедры терапии N2 была придана О.С. Радбилю, чьи научные интересы лежали в сфере болезней органов пищеварения. Научными исследованиями А.З. более никогда не занималась. Читала весьма уныло лекции по заболеваниям печени и желчевыводящих путей, не забывая каждый раз уверять врачей-курсантов, что преподносит им «новейшие данные мировой науки». На обходах ее «коньком» был обмен репликами с больными, говорящими по-татарски, на их родном языке. Она, кстати, была, возможно, единственной на кафедре, владеющей татарским как родным языком. Р.И. Хамидуллин был из пермяков – и в татарском, как мне представлялось, силен не был. Фариду Рашидовну, говорящую по-татарски, я тоже вроде бы никогда не слышал. Хотя не могу себе представить, что с таким мужем – татарским поэтом – она татарским языком не владела.
     По натуре Ашраф Закировна была незлоблива, почти никогда не выходила из себя. Во время совместных с врачами больницы посиделок после рюмочки-другой вина могла закурить, рассказать какой-нибудь эпизод из ее военной жизни. В другое время сидела и просматривала молча медицинскую литературу. Война искорежила ее жизнь: она не смогла создать семью и единственной ее отрадой была милая племянница – дочь брата.
     Ашраф Закировна понимала, что до достижения ею пенсионного возраста ее никто не тронет. И О.С. понимал, что его доцент – доцент его навсегда. И они весьма мирно сосуществовали в совершенно разных кафедральных сферах. Его это даже устраивало: никакой конкуренции. А Ашраф Закировна всегда добавляла, что пенсионный возраст будет иметь значение для ухода ее на заслуженный отдых только после того, как она получит благоустроенную квартиру. Наконец, все условия были соблюдены – и А.З. с букетом цветов и подарком от месткома покинула ГИДУВ. Поселила А.З. у себя милую племянницу – жить бы да поживать! Но подкосил ее инфаркт: пребывание на фронте, неустроенная личная жизнь, папиросы – так называемых «факторов риска» коронарной болезни у нее хватало. Лежала после инфаркта миокарда А.З. в железнодорожной больнице, в единственной маленькой палате. Я, дежуривший довольно часто, подолгу беседовал с ней о войне, о ветеранах ГИДУВа. Она, не избалованная жизнью, искала общения. А мне просто было интересно услышать что-то из уст очевидца событий.
     Нить своего повествования я не потерял, поэтому возвращаемся в кабинет О.С. Радбиля, задающего мне головомойку. Тогда-то и заклеймил он меня первый раз «местечковым евреем». Справедливо, повторяю. Незадолго перед тем я вылез на трибуну заседания терапевтического общества и поучал кого-то, ссылаясь на недавно вышедшую книгу – как я дополнил, решив показать свое знание иностранной медицинской литературы: «переведенную с австрийского» (автор был из Вены, но австрийского языка-то нет!). В тот раз О.С. просто съязвил по поводу моего филологического «открытия», не более того. В случае же с якобы подготовленной в течение года диссертацией было по-иному. То ли Рахлин ему «выдал» – и он «делил» это со мной, то ли был он в тот день не в духе и решил на мне разрядиться. 
     Вообще же О.С., как я уже упоминал, был по происхождению киевлянином и, полагаю, соскучился по тамошнему юмору. (Через несколько месяцев после опубликования этих воспоминаний, во время поиска материалов о дореволюционной Виннице – городе моего рождения – я наткнулся на материалы, которые дают мне основание утверждать, что отец О.С. – Самуил Радбиль тоже был родом из Винницы!) От других сотрудников кафедры киевского «жарту» (шуток) ожидать не приходилось... Поэтому он прощал мне многие «подколки». Ну, например, такую. После окончания цикла усовершенствования курсанты часто устраивали в ресторане банкет, на который приглашали преподавателей кафедры. Всегда дарили ассистентам, доценту и профессору подарки. Одним из таких подарков Оскару Самойловичу был довольно большой бюст Ленина из матированной стали (по идее: ГИДУВ-то имени В.И. Ленина). На одной из сторон четырехгранного цоколя бюста было выгравировано «Коллективу кафедры терапии N2 от...» 

Соломон ВАЙНШТЕЙН
(Продолжение следует.)


Комментарии (4)
Guest, 30.10.2014 в 02:27

однако - как много окопавшись хазаров в казани!
вона как усердно друг дружку подтягивают!
читаешь и чуйствуешь ся в хазарии-
одни евреи: -ни тебе русов,ни тебе татар.
а если и есть-на фторых ролях..а-ууу!
поучительные воспоминания товагишша соломона.

Русский казанец, 30.10.2014 в 03:50

Да ладно вам. Когда читаешь здесь же, на этом сайте, воспоминания, допустим, Хусаина Абдрахманова, тоже создается аналогичное впечатление, что весь мир состоит из одних татар.
Субъективно это, мне кажется.

Г.-н Вайнштейн уже зрелый человек, может это мое замечание подтвердить.
Хотя, может, и действительно в те года старые предвоенные еще профессора-евреи постепенно оттирались и заменялись на современных - выходцев из аулов и деревень. Сейчас этот процесс закончен, и современные нам доктора чаще из семей тоже врачей, пусть и из аулов, и они уже почти не отличаются по знаниям и менталитету от персонажей, описываемых г.Ванштейном.
Мне лично попадалась докторша, урожденная татарка, но вышедшая замуж за еврея-доктора.
Так могу сказать - получилась такая еврейка, что настоящие еврейки рядом с ней славянки.

Guest, 30.10.2014 в 05:24

Засранец и про евреев все знает.Обалдеть!
А уж про татар и говорить нечего.Просто ходячая энциклопедия о татарах.Благолдаря ему,столько нового узнаешь о татарах.

Guest, 01.11.2014 в 12:55

в целом картина наоборот.
та татарка-исключение.
т
и то- дети фсе равно получились не татары.
само собой-еврейчики.
вот и хер то.
в общем - показуха.