В татарской столице (ч.13)

     Были случаи, когда собака просыпалась во время операции, мотала головой, сбрасывала маску. Дабы не «раздезинфицировать» руки, выбегал я из операционной и слезно молил кого-нибудь из ЦНИИЛа (большей частью случайно находящихся там студентов) мне помочь. Этот метод язвообразования в желудке был предложен Я.И. Романовым, работавшим в 60-е годы на кафедре, возглавляемой Л.М. Рахлиным. Я.И. Романов – бывший военный врач – был уже в предпенсионном возрасте, занимался в основном функциональной диагностикой. Кое-что мне подсказал.
     Второй вид экспериментальной язвы желудка, который я изучал, – это атофановые (цинхофеновые) язвы. Таблетки этого препарата применяли в СССР до 1985 года (!) для лечения подагры, хотя пользы от препарата было меньше, чем вреда (в первую очередь от приема препарата наступали тяжелые поражения печени). Атофан был введен в медицинскую практику еще в 1910 году, но уже к 1930 году было ясно, что это весьма опасное лекарство. И использовали его, как правило, только для воспроизведения желудочной язвы у собак. Язвы возникали почти со стопроцентной частотой. Собаки поедали этот яд без всяких подозрений. Пишу об этом потому, что когда во время наших исследований с А.А. Агафоновым надо было собакам скармливать контрастную массу (для последующего рентгенирования желудка), животные отказывались от пищи, к которой было примешано подозрительное для них белое вещество. Лишь добавлением белой бариевой кашицы в белый же кефир удавалось «обвести вокруг пальца» бдительных животных.
     По поводу цинхофеновой язвы у собак кто-то мне порекомендовал обратиться за советами к профессору Гавриилу Георгиевичу Непряхину (1896 – 1980), заведовавшему в медицинском институте кафедрой патологической анатомии (до 1966 года). Г.Г. встретил меня как родного. Вспомнил, как и он в молодости занимался цинхофеновой язвой, уверял меня, что и моим детям-внукам эта модель человеческой язвы желудка пригодится. Ошибался он не только в этом, но и в причине атеросклероза – главной темы своих научных разработок (об этом далее). А моим детям-внукам моделировать язву цинхофеном не пришлось и не придется не потому, что они занялись другими делами, а потому, что причина язвы желудка и двенадцатиперстной кишки у человека была раскрыта к концу ХХ века. И уже в 2005 г. (относительно быстро, что касается решений Нобелевских комитетов) австралийцы Барри Маршалл и Робин Уоррен были удостоены Нобелевской премии по медицине «За работы по изучению влияния бактерии Helicobacter pylori на возникновение гастрита и язвы желудка и двенадцатиперстной кишки». 
     Помните («Как закалялась сталь» Николая Островского): «Самое дорогое у человека – это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы»? То же – и в научной жизни. В большей даже степени, чем в жизни обычной. Я, например, проживаю в Германии вторую жизнь. А как еще обозначить жизнь, начинавшуюся с изучения алфавита, словарного запаса языка, истории, географии, быта и нравов, чтения книг на изученном языке и пр. Наконец, с получения другого врачебного диплома, освоения новой врачебной специальности или вождения автомобиля (на 60-м году жизни!)... В таком возрасте НИКТО НЕ НАЧИНАЛ заниматься наукой! Издавали первые книги, первый раз летали самолетом, даже впервые женились или выходили замуж, но вдруг заняться наукой – на это никто не решился. И правильно делали: «Alles hat seine Zeit», – постулировал великий мудрец Иоганн Вольфганг Гете. «Всему свое время», – гласит русская поговорка.
     Так вот, не то, чтобы мне сейчас стыдно за мои теории происхождения, за предложенные классификации, методы лечения и так далее, касающиеся «ЯЗВЕННОЙ БОЛЕЗНИ желудка и двенадцатиперстной кишки» (этим подчеркивалось советское понимание целостности организма: не может быть просто язвы чего-то, нет: все, согласно учению марксизма-ленинизма и павловской физиологии, в организме человека взаимосвязано – есть общее заболевание, проявляющееся явно только локально). Еще в 50-е годы язвенную БОЛЕЗНЬ лечили («по Павлову») охранительным торможением (сном – медикаментозным, электросном и пр.). В те времена знаменитая больница в Дарнице под Киевом поражала кладбищенской тишиной: больные постоянно спали, персонал общался между собой и с пациентами шепотом...
     Нет, в процессе работы над кандидатской и докторской диссертациями (обе – о различных аспектах язвенной болезни) я сделал небольшие открытия (не в патентном значении этого слова) в биологии и медицине. (О них рассказать подробно не забуду.) И, конечно, ничего не зная ни о Helicobacter pylori, ни о возможных методах освобождения организма от этой бактерии (эрадикации), лечил больных с гастро-дуоденальными язвами трихополом (метронидазолом). Пришло мне на ум (осенило!) использовать трихопол в лечении таких больных после знакомства с кратким сообщением о том, что один кубинский врач-гинеколог заметил излечение гастродуоденальных язв у пациенток, лечившихся от трихомониаза. У больных с воспалением десен трихопол (я рекомендовал таблетки сосать, но мало кто это выдерживал из-за очень горького вкуса препарата) оказывал также выраженное лечебное действие. И вот прием только одного трихопола (сейчас совместно со средством, тормозящим выработку соляной кислоты, и антибиотиком) оказывал разительный по быстроте и конечному результату эффект в смысле заживления язв. Заведующая рентгенологическим отделением железнодорожной больницы Раиса Александровна Яблонская, подрабатывающая в других лечебных учреждениях, нередко просила меня посмотреть то одного, то другого пациента. И распространяла слухи о моем «волшебстве» врачевания больных с нарушением пищеварения. Сказать, чтобы я очень этому радовался, нельзя. Но было приятно, хотя лишнего времени (на прием и консультации ее клиентуры) не было.
     Вернемся на кафедру патологической анатомии. Я спросил Гавриила Георгиевича, не поможет ли мне кто с просмотром препаратов желудка и надпочечников собак.
     Сами препараты я, используя знакомства, изготовил в Виннице, куда довольно часто ездил. Гавриил Георгиевич «передал» меня своему ассистенту Юрию Георгиевичу Забусову. Поначалу у нас не ладилось – и в моей кандидатской диссертации Ю.Г. Забусов «не участвовал». Но потом я к нему приспособился.
     Я общался с Ю.Г. несколько лет – и он все эти годы оставался для меня до конца непонятным. Представьте себе сына профессора – заведующего кафедрой гистологии (худощавого, стройного, седоватого, ухоженного, несмотря на свое вдовство), выглядевшего полной противоположностью отца. Ю.Г. прихрамывал (предполагаю, как следствие врожденного вывиха бедра), был весьма тучен, с выползающей из брюк, распахнутой больше принятого (в нашу первую встречу случился весьма жаркий день) рубахе, потный, с взлохмаченными волосами, с каким-то несуразным портфелем... Невыгодный для знакомства вид. Но недаром А.П. Чехов говорил, что только ВСТРЕЧАЮТ по одежке. Стоило Ю.Г. заговорить – и в моей голове представление о Ю.Г. закрутилось в обратную сторону. Правильная, почти чисто литературная, лишенная бытовой лексики речь, интересная для моего слуха (привыкшего к подольскому диалекту украинского языка) артикуляция, всепроникающая ирония, несколько снисходительное, с юмором, отношение (что, впрочем, имело основания) к странно (для его слуха) выговаривающему русские предложения аспиранту другого института (и, добавлю от себя, в то время еще – из другого мира). А ведь Ю.Г. Забусов (1936 – 2004) был всего на два года старше меня.
     Не знаю, как мне все-таки удалось уговорить Ю.Г. согласиться просмотреть гистологические препараты тканей экспериментальных животных и больных с эндокринными расстройствами. Хорошо помню, как не раз наши свидания, по каким-то для Ю.Г. важным причинам, срывались. Но мне без заключений Ю.Г. было дальше не двинуться – и я был упорным. Я требовал от Ю.Г. не так уж много: надиктовать мне то, что он обнаруживал под микроскопом. Довести дело до готовых для просмотра препаратов было моей задачей. Как и все предшествующее этому: поиск животных, эксперименты, прочее. Превратить его заключения по разным препаратам в одно целое, потом убедить его это прочитать (не написал ли я какую-нибудь глупость, с точки зрения морфолога) – тоже было нелегко. Однако же что-то в конце концов получалось, так как наши работы сразу же опубликовали журналы, одним из которых был «БЭБМ» (1971, N1), где статьи представлялись академиками АМН СССР. Потом же эта и другие, опубликованные по разным материалам (тиреотоксикоз, сахарный диабет, половые гормоны – слизистая оболочка желудка) совместные с Ю.Г. статьи («КМЖ», 1971, N4 и пр.), которые он благосклонно подписал, помогли ему (по его же словам) в переизбрании на следующий срок ассистентом, в поездке на Всесоюзный съезд патологоанатомов в Ереван. 
     И еще одно большое дело сделал для меня Ю.Г. – он рекомендовал мне попытаться получить поддержку его друга со школьных лет Эрнста Галимовича Улумбекова, о котором еще пойдет речь.

Соломон ВАЙНШТЕЙН.
(Продолжение следует.)

На снимке: Юрий Георгиевич Забусов.