Принуждение быть нерусским

     Часто можно услышать мнение, что этнофедерализм – система автономных национальных (=нерусских) территорий – был некоей совершенно неизбежной мерой, на которую большевики должны были пойти, столкнувшись с «подъемом национальных движений». Напротив, приступая к анализу реальной ситуации, нельзя не прийти к выводу, что этнофедерализм в обстановке начала 1920-х годов был самым странным и искусственным решением из всех возможных. К нему подталкивала главным образом не ситуация на местах, а доктринальные соображения самих большевиков (точнее, Ленина и Сталина).
      Для Российской империи (за исключением Польши и Финляндии) деление по национально-территориальному признаку было не свойственно, губернское деление империи не принимало во внимание этнический признак: один и тот же этнос мог компактно проживать в уездах двух и более губерний. После Февральской революции выдвигались многочисленные проекты федерирования России, причем наибольшей популярностью пользовалась идея областных территориальных автономий (или федеративных «штатов») в сочетании с национально-культурной автономией для всех наций (национально-культурная автономия – свободное экстерриториальное объединение представителей той или иной национальности).
      Однако пришедшие к власти большевики стали проводить в жизнь именно национально-территориальное деление. Сторонники созданного в Поволжье в 1918 году федеративного штата Идель-Урал были разогнаны местными большевиками, вместо этого крупного регионального федеративного образования, которое должно было учитывать интересы всех народов региона, в том числе и русского, было декретировано создание национальной Татаро-Башкирской Советской Республики (ТБСР). Против ее создания, как и против национальной автономии в целом, на заседании Наркомнаца от 10 – 16 мая 1918 года высказалась вся коммунистическая фракция, за исключением Сталина. Однако Сталина поддержал Ленин – и в итоге ТБСР была учреждена. Но начался мятеж Чехословацкого корпуса – и ТБСР, положившая начало будущей Российской Федерации, прекратила свое существование. Как только обстановка на фронтах Гражданской войны оказалась благоприятнее, большевики с новой силой приступили к претворению в жизнь национально-территориальной схемы. В короткие сроки по всей стране были созданы национальные области и республики, которые до сих пор существуют в границах, проведенных большевиками.
      Решение в духе этнофедерализма потребовало сложной перекройки границ, создаваемые с нуля республики и автономные области мучительно сшивались из «национальных лоскутков», выкраиваемых из старых губерний. Всюду (в Поволжье, на Кавказе, в Средней Азии) образовывались многочисленные национальные меньшинства – часть татар попадала в Башкирскую АССР, часть чувашей – в Татарскую АССР – и так без конца, не говоря уже о том, что в составе свежеиспеченных национально-территориальных образований оказалась масса русских, автоматически сделавшихся там чужаками. Впрочем, их судьба никого не волновала – власти стремились проследить лишь за тем, чтобы при проведении границ численность русских по возможности не превышала численность «титульной нации».
      В особую заслугу советская власть ставила себе национально-территориальное размежевание, проведенное в Средней Азии в 1924 году. Несмотря на сопротивление на местах, веками сложившиеся границы были перекроены (например, ликвидированы Хивинское и Бухарское государства) и вместо них учреждены новые национальные республики. Как отмечают советские авторы, прежние государственные образования в Средней Азии «были многонациональными республиками, что препятствовало национальной консолидации». Заметим, что в то же самое время для русских никакой национальной консолидации не предполагалось, даже любой намек на нее воспринимался в качестве проявления «великорусского шовинизма».
      Однако проблемой границ трудности этнофедерализма не исчерпывались. За несколькими исключениями (таких, как грузины, армяне, татары) большинство народностей, щедро наделенных советской властью «своими» областями и республиками, не располагало развитым литературным языком, собственным книгоизданием, газетами, системой образования. Все это зачастую приходилось создавать с нуля в спешном порядке (центр, озабоченный ликвидацией «национального неравенства», подгонял).
      Отсюда вытекала еще одна проблема: центр в борьбе с шовинизмом «великорусской сволочи» декретировал политику «коренизации», то есть предписал укомплектовать управленческий аппарат в национально-территориальных образованиях национальными (=нерусскими) кадрами и вести документацию на национальных языках. Но чиновников-националов просто физически негде было найти. Даже мизерный процент националов, получивший образование, получил его в русских гимназиях и университетах и совершенно не представлял, как можно наладить делопроизводство на родном языке с неустоявшейся письменностью, лексикой, множеством диалектов.
      Большевики неоднократно сравнивали ситуацию в России с ситуацией в Австро-Венгрии и делали из этого сравнения далеко идущие выводы. Но в том-то и дело, что к 1918 году в Австро-Венгрии сложился целый ряд развитых наций со своей интеллигенцией, буржуазией, прессой, университетами. Потенциальным строителям «Австро-Венгерской Советской Социалистической Республики» не пришлось бы декретами «выращивать» чешскую или венгерскую национальность. Даже наиболее отсталые и аграрные нации Австро-Венгрии, вроде румын и русинов, ни в какое сравнение не шли с подавляющим числом советских «националов», которым, тем не менее, большевики навязали собственные национально-территориальные образования. «Трудность и оригинальность положения первых двух лет Октябрьской революции в том и заключалась, что не национальные окраины обращали к центральной власти требования свободы и самоопределения, а центр настойчиво приглашал эти забитые, заброшенные, униженные окраины созвать свои учредительные съезды советов, сорганизоваться в своих территориальных границах и взять себе, наконец, столько самоуправления, сколько каждой по плечу».
      На X съезде РКП(б) Сталина упрекнули в том, что центр искусственно стимулирует развитие белорусской национальности (те же упреки звучали и в адрес политики украинизации). На что Сталин ответил: «Лет 50 тому назад все города Венгрии имели немецкий характер, теперь они мадьяризированы. (...) Нельзя идти против истории. Ясно, что если в городах Украины до сих пор еще преобладают русские элементы, то с течением времени эти города будут неизбежно украинизированы. То же самое будет с Белоруссией, в городах которой все еще преобладают не белорусы...» Ссылками на естественные процессы Сталин пытался оправдать большевистскую политику конструирования и взращивания всего нерусского (неважно, украинского ли, чеченского ли, мордовского ли).
      Причем выращивание нерусского не ограничивалось пределами национально-территориальных образований. Так, в конце 20-х годов власть внезапно решила, что национальная работа среди украинцев Сибири и Кавказа ведется недостаточно активно. По всей стране была развернута масштабная кампания по украинизации. При этом украинизаторы жаловались на несознательность «националов». Так, в Сибири «крестьяне в некоторых селах недовольны украинизацией школ, потому что в окружающей жизни... они не видят никакой потребности в применении украинского языка». А на Дону «в результате того, что население незнакомо с вопросами украинизации и не видит перспектив, был случай в Кущевском районе, когда открытую украинскую школу само население закрыло».
      Что уж говорить и о других, еще менее развитых национальностях. Большевики, проводя свою национальную политику, постоянно были вынуждены доказывать недоумевающим «националам» всю прелесть быть нерусским. Советские специалисты негодовали: в Чувашском пединституте «почти стопроцентный национальный состав преподавателей», а преподавание продолжается на русском. В свое оправдание чувашские преподаватели указывают на «отсутствие разработанной научной терминологии на чувашском языке по основным дисциплинам и отсутствие учебников, пособий, литературы на родном языке для вуза»... Специалисты из Москвы делают вывод: «Тут мы имеем яркий образец сугубо оппортунистического отношения к важнейшей проблеме национально-культурного строительства... Чувашские оппортунисты не одиноки».
      Чуваши оказались виноваты перед советской властью в том, что они, думая о собственном удобстве, не захотели культивировать в себе нерусскость. Нерусские обязаны быть нерусскими. О возросшем проценте нерусских студентов, чиновников, милиционеров докладывали как об очередном успехе пятилетки наряду со сводками о добытом угле и урожае зерновых. Нерусские республики, языки, газеты создавались с не меньшим рвением, чем заводы и колхозы.
      В современной теории национализма (Э. Геллнер, Э. Хобсбаум, Б. Андерсон) применительно к нациям принято говорить о конструктивизме: нации сознательно взращивались национально ориентированными элитами. Так вот, по сравнению с СССР этот национальный европейский конструктивизм блекнет. По целеустремленности и темпам нациестроительство, инициированное Москвой, не имело аналогов в истории.
      Зачем большевики проводили подобную политику? Из каких доктринальных соображений они это делали?
      Во-первых, этого требовали общие постулаты ленинизма. Ленин сформулировал «теорию слабого звена» и настаивал, вопреки своим конкурентам из социалистического лагеря, на возможности пролетарской революции в аграрной слаборазвитой стране. Когда эта революция произошла, была создана теория форсированного перехода к социализму, минуя капитализм. Для этого советское государство должно было под своим контролем ускоренно осуществить некоторые элементы капитализма как переходного этапа к социализму, перехватив таким образом инициативу у буржуазии. Одним из таких элементов и было нациестроительство, которое как бы вместо буржуазии (так как при капиталистическом строе нации строит буржуазия) и взяло на себя советское государство. При социализме все нации должны были, как постулировали большевики, слиться в одну, но на переходном этапе, напротив, требуется расцвет национального. Нации, находившиеся в полупатриархальном и полуфеодальном состоянии, согласно теории большевиков, необходимо было ускоренно развить, ужав в одно-два десятилетия процессы, происходящие столетия.
      Во-вторых, активное участие со стороны большевиков в строительстве советских наций понималась ими как своеобразная «игра на опережение». Как сказал один из делегатов XII съезда РКП(б), комментируя упреки тех, кто обвинял большевистскую политику в излишнем активизме, «мы не можем и не должны допускать пассивность, потерю темпа, мы не можем допустить того, чтобы эту национальную политику подхватили силы, стоящие вне нас». Большевики боялись, что если они сами активно не возьмутся за «национальные формы», наполняя их при этом «социалистическим содержанием» в соответствии со сталинской формулой, то, так как «свято место пусто не бывает», за эти формы возьмутся враждебные им силы. Прежде всего эти опасения касались не внутренних районов, а крупных и стратегически важных приграничных регионов вроде Украины или Закавказья.
      В-третьих, в первые годы советской власти, когда еще сильна была надежда на скорую мировую революцию, важное значение для национальной политики имели соображения революционного экспансионизма. Большевики пытались скрестить национальную идею с коммунистической и на волне подъема национального чувства экспортировать революцию за пределы СССР. Так, Карелию считали важным звеном для экспорта революции в Финляндию, для чего усиленно занимались в ней нациестроительством (причем не столько собственно карельским, сколько финским, вводя финский язык в надежде на скорое воссоединение Карелии и Финляндии в составе советского государства). Бурятия виделась как плацдарм для экспорта революции в Монголию. Активная национальная политика на Украине должна была ускорить присоединение части польских земель, населенных украинцами (западная Украина) и т.д.
      Все эти составляющие национальной программы большевиков обыкновенно перечисляются, но при этом зачастую игнорируется один из наиболее ключевых пунктов, а именно – ее сознательная антирусская направленность. Допустим, переход к социализму действительно требует развития национального начала. Но почему же тогда его не развивали у русских, самой многочисленной нации Советского Союза? Почему им не дали своей национально-территориальной автономии? Почему от каждой национальности требовали расцвета, но о русских говорили только в контексте «великорусского шовинизма»?
      Дело в том, что одной из важнейших стратегических целей национальной политики большевиков было не допустить политической консолидации русской нации. Русские были нужны советским властям как бесправный донор и как дешевая рабочая сила. Потребуй русские свои права – и советское государство, построенное на невиданной эксплуатации русских, немедленно бы распалось. Единая русская республика (или консолидированная система русских республик) с учетом численности русских, их ресурсов, их центрального положения моментально бы разбалансировала всю систему, вышла из-под контроля общесоюзного руководства и разрушила бы коммунистический режим. Так это и произошло, когда в конце 80-х РСФСР (на тот момент неофициально считавшаяся «русской республикой») стала пытаться вести самостоятельную политику и добиваться в рамках СССР политического равноправия. Политически сплоченную русскую нацию было бы просто нечем уравновесить в рамках советского государства, что сразу и поняли большевики. Русской нации, никак не представленной в системе советской государственности, чтобы не допустить ее политической консолидации, жизненно необходимо было противопоставить институализированную многонациональность. Для этого и потребовались искусственно выращенные бешеными темпами нерусские нации (или хотя бы их подобие), наделенные собственными «коренными» территориями и «коренизированными» органами управлениями. Для этого и потребовалось построить Российскую Федерацию.
 

Александр ХРАМОВ.
(Из книги «Катехизис национал-демократа».)