Музыка режима

      В 1947 году немецкий композитор Рихард Штраус жил в швейцарском курортном городе Баден близ Цюриха. Там же отдыхал и писатель Герман Гессе. Баден – городок маленький, в нем трудно не столкнуться друг с другом. При встрече 83-летний Штраус учтиво приподнимал шляпу, обнажая убеленную сединами голову, а желчный 70-летний Гессе отворачивался: он считал Штрауса коллаборационистом, сотрудничавшим с нацистским режимом, хотя суд по денацификации оправдал композитора. Гессе, порвавший с Германией еще в годы Первой мировой войны, был беспощаден к немцам. Его друг и вынужденный изгнанник Томас Манн занимал несколько иную позицию. Сейчас в русской блогосфере бродит цитата из его письма к коллеге, написанного в сентябре 1945 года: «Непозволительно, невозможно было заниматься «культурой» в Германии, покуда кругом творилось то, о чем мы знаем. Это означало приукрашивать деградацию, украшать преступление... Дирижер, который, будучи послан Гитлером, исполнял Бетховена в Цюрихе, Париже или Будапеште, становился виновным в непристойнейшей лжи – под предлогом, что он музыкант и занимается музыкой и больше ничем. Но прежде всего ложью была эта музыка уже и дома». Тиражирование цитаты приурочено к злободневному поводу – обструкции, с которой сталкиваются на Западе российские музыканты, подписавшие пресловутое письмо в поддержку позиции президента по Украине и Крыму.
     Но у послания Манна есть еще начало и конец. Во-первых, оно адресовано Вальтеру фон Моло – беллетристу, который все годы нацизма оставался в Германии, хоть и не участвовал в преступлениях режима. Во-вторых, Манн признает: «Нам за границей легко было вести себя добродетельно и говорить Гитлеру все, что мы думаем. Я не хочу ни в кого бросать камень».
     Становится ли ложью музыка, если она исполняется при диктатуре? Спорное утверждение. Сам же Манн в том же письме удивляется, почему нацисты не запретили «Фиделио» Бетховена – «оперу, по самой природе своей предназначенную для праздника немецкого самоосвобождения». Нет, музыка не лжет. И еще неизвестно, сколько душ спасли Шостакович и Прокофьев, творившие в страшные годы сталинизма. Кто сегодня помнит, при дворе каких монархов служили Бах, Гендель и Моцарт, по какому придворному случаю написан «Мещанин во дворянстве» Мольера? Гете служил министром у герцога Карла Августа Саксен-Веймар-Эйзенахского и вел переговоры о предоставлении внаем солдат герцогства – среди прочего они воевали в составе английской армии против восставших североамериканских колоний. Тютчев воспевал в стихах кровавые подвиги Муравьева-вешателя в Польше. А как интеллигенция возмущалась Блоком за «Двенадцать» и за то, что он читает поэму революционным матросам за ржавую воблу и фунт крупы! Можно вспомнить травлю дирижера Даниеля Баренбойма за то, что он, еврей, выступает в поддержку прав палестинского народа и исполняет Вагнера, которого любил Гитлер. Однажды на пресс-конференции в Израиле у одного из журналистов вдруг зазвонил мобильник – рингтон оказался «Полетом Валькирий». Баренбойм изумился: если можно пользоваться Вагнером в телефоне, то почему нельзя играть его в концертном зале?
     Это только дилетантам кажется, что музыка – это замысловатые крючочки на нотном стане. На самом деле музыка рождается и умирает заново с каждым исполнением. Меломаны Нью-Йорка до сих пор не могут забыть грандиозный проект «Все симфонии Малера», осуществленный Валерием Гергиевым в 2010 – 2011 годах. Для них идея заменить дирижера на этих концертах прозвучала бы дико. Пикеты на концертах и спектаклях российских маэстро напоминают протесты, с какими сталкивались на Западе советские артисты, – это ложная мишень.
     Неужели же, собираясь в оперу, я должен выяснить политические взгляды дирижера и солистов, проверить, не подписывали ли они каких-нибудь петиций, с которыми я не согласен? А что если они и вправду так думают? Отворачиваясь от Рихарда Штрауса, Герман Гессе не знал, что в то время Штраус писал вокальный цикл «Четыре последние песни» на его стихи...

     Владимир АБАРИНОВ,
вашингтонский обозреватель Радио Свобода.