Абсурд

     Это понятие, думаю, точнее всего передает ситуацию, сложившуюся вокруг статьи «Портрет на фоне истории». С резкой отповедью против нее, а заодно и против известных носителей татарской национальной идеи выступил профессор медицины. Убийственные громы, которые он мечет на мою голову, провоцируют меня на столь же резкую ответную реакцию. И, последуй я этому импульсу, я бы, наверное, тоже был по-своему прав. Как же – оскорбляют мое достоинство, обвиняют во всех грехах, какие только возможны на свете. Я намеренно не даю их перечень, их огонь готов совершенно вывести из равновесия. Логика здесь элементарна. Оскорбляешь меня, так вот тебе, получай! И далее должен последовать ряд хлестких эпитетов в отместку тем, на которые он не поскупился в мой адрес. Вот бы вышла картина, г. Агафонов! Жили мы в убеждении, что лица мы вполне благовоспитанные. Вроде и другие отдают нам знаки своего внимания, в особенности ввиду нашего почтенного возраста. А ваши ученики – так они целою дружиной, горой встают за вашу незапятнанную честь. А я вот, вступивши с вами в перепалку, должен буду говорить нечто прямо противоположное. Наградить вас каким-нибудь уничижительным именем, например, «Неуважай-Корыто», или использовать нечто подобное для характеристики вашей личности, что проделываете вы применительно ко мне. И что же значила бы эта сцена, прямо-таки заимствованная из театра абсурда?
      Жизнь ли ставит нас в столь странно необъяснимую ситуацию, или же, наоборот, наш помраченный разум, словно в гипнотическом сеансе, нашептывает нам: вот оно, чудовище, твой оппонент! Ну побили мы друг друга, потешили свое задетое самолюбие, а заодно и склонную до сенсаций публику. И что же – станет нам доступнее та самая истина, в которой, я думаю, мы заинтересованы? Нет, конечно. А вот оскорблений нам хватит, что называется, на всю оставшуюся жизнь.
      На это совершенно справедливо указывает наш внимательный читатель Юрий Шмелев. Легко слово сказать, да трудно его выдержать. Вот и в своей статье, конечно, куда более сдержанной в сравнении с агафоновской, он сам то и дело сбивается на осуждаемый или саркастический тон. В узнаваемые имена своих оппонентов он почему-то считает возможным вкладывать насмешливо обобщающий, неоправданный целями его статьи – «Давайте жить дружно» – негативно-нарицательный смысл. И снова тот же печальный вывод.
      Нет, не разум, а неведомые нам призраки и химеры довлеют над миром. А мы все не в состоянии признать этот печальнейший факт нашего бытия, все готовы считать, что эти-то фантомы и есть настоящая реальность. И выискивать-то здесь особенные доказательства вовсе не надо. Вот она, наша благословенная российская земля, вне которой для нас, основного класса России, конечно, нет и самой жизни. Это на ее–то просторах оказалась возможной эта памятная всем манипуляция – чудовищное ограбление ее граждан, осуществленное под видом приватизации. Хотя значительной части населения и живется теперь лучше, чем раньше, однако же, и контраст между кланом сверхбогатых и малоимущих у нас высок, как нигде в мире. Теперь он вырос, заматерел, этот грабительский капитал. И тем успешнее использует опыт, стоящий у колыбели его зарождения, – грандиозную аферу с приватизацией. Грядет и второй этап приватизации, о чем иной раз проговариваются сами правители. Ввиду неэффективности предприятий госсобственности, их, видите ли, нужно передать под частное владение. Но не задача ли самого правительства – думать об эффективности? Но об этом – ни единого слова. Олигархи так и ждут минуты, когда прозвучит президентский указ, чтобы прибрать уже последние остатки народного достояния, в том числе, конечно, и особенно лакомые куски в Татарстане. Местный грабеж, конечно, куда меньше по масштабам, но разве лишь в сравнении со всероссийско-московским.
      Семья одного из наместников приводит в порядок оставшееся после него наследие в форме разного рода активов. Наконец-то порядок наведен, средства переведены в банк. И вдруг открытие – гляди, новый мешок, с долларами! Не придумано. У меня бы не хватило фантазии на такие детали – мешки и мешки долларовых ассигнаций, хранящиеся в коридорах татарского чиновника-олигарха. Если и имеются у нас некие дензнаки, то все они плюс, конечно, и взнос ветерана А.А. Агафонова, не составили бы и тысячной доли того, что успел прибрать к рукам, но не успел воспользоваться этот несчастный управленец. Так о чем спор, ребята, облеченный разного рода высокоучеными цивильно-гражданскими, военными или прочими писательскими, академическими регалиями пролетарский мой класс? Конечно, денежно-материальный эквивалент, если вернуться к этому раскладу, не та мера ценностей, которой всегда придерживалась настоящая интеллигенция. Но не в традициях ли той же интеллигенции еще и мысль о народе, резком социальном разделе общества, осуществленном при прямом попустительстве его правителей, о чем они, естественно, предпочитают скромно умалчивать, будь это там, в Московиях, или же в Казанских пределах. Но зато не дает забыть нам об этом философ: «Три вещи зарабатываются всем миром, сообща – богатство, власть, слава. Те, кому ничего не достается, – народ».
      Вот этот-то народ и есть мы с вами. А если точнее, то – «народная интеллигенция» как формула, широко распространенная при характеристике особенностей и всей русской национальной жизни прошлых столетий. Но там был отсутствующий у нас класс дворянской аристократии и, соответственно, мощно-представительный слой дворянской же интеллигенции. И тем более значима для нас эта дополнительная, компенсаторская функция, которая выпала на долю класса татарской интеллигенции из народа. В этой классификации, полагаю, согласуется и ее современный, «народный» статус в классовой иерархии нашего общества, и статус хранительницы духа высокой культуры, обязывающий ее нести эту сокровищницу в тот самый народ, из среды которого она происходит. Вопрос о народно-представительном статусе татарской интеллигенции позволяет нам определить и статус того, чья, по-своему тоже абсурдная, история послужила толчком для этой полемики. Что он, тоже представительствует собою народ?
      Переживший покушение или же, цитируя Агафонова, «тяжко травмированный» Илдус Файзов, конечно, нуждается в интенсивной терапии. Но почему-то она понадобилась ему только спустя полгода после полученных им увечий. И именно в Турции, как если бы Турция и в самом деле вдруг стала лидером в сфере современной медицины. Но откуда средства-то, если даже сделать такого рода не совсем логическое допущение? На что получать лечение, жить, да еще всей семьей?
      Но велика сила молитвы, которую втайне, в отличие от остальной уммы, творят наставники мусульманской паствы. Вот и Гусман-хазрат Исхаков, предшественник Файзова на посту председателя ДУМ, свои хутбы о чистоте мусульманской морали мог успешно обращать в чисто звонкую монету. Во время своих регулярных хаджей в Мекку он брал с собой в самолет едва ли не всех своих родственников. И при возращении почему-то всегда «терял» свой обратный билет. Все симпатии паломников, конечно, на стороне своего хазрата – ах, какая досада! А он просто менял свой билет на другой рейс, уже без прежних попутчиков из Татарстана, чтобы не могли они видеть, какие тюки товаров везет он для реализации дома. Но это лишь один эпизод, ставший известным благодаря тем же паломникам, когда святой хадж стал приносить ему поставленные на поток дивиденды. Нет, пожалуй, скажет кто–либо из числа его свиты. Оценил его мусульманские требы Всевышний, даровал ему коттедж в четыре этажа в Матюшино, а потом – и виллу в Кувейте! Ну кто после этого скажет, что они не интернационалисты? То поближе к туркам потянет одного из них, как Илдуса Файзова, то аж к самим арабам, к Персидскому заливу, как Гусмана Исхакова.
      Впрочем, не один только наш, татарский класс собственников ищет своей личной выгоды. Свежий пример тому небезызвестный актер Депардье, воспылавший вдруг столь нежными чувствами к заграничной для него России, что запросил ее гражданства. На самом же деле, за российским патриотизмом француза, о чем умалчивает наша пресса, лишь неумная жажда золотого тельца – во Франции принят налоговый закон по прогрессивной шкале. Богатый платит там больше, у нас – «равенство», что тебе ветеран–пенсионер, что миллиардер Михаил Прохоров. Все по 13%. И вот, удачливый махинатор из корпорации актеров, уклоняющийся от налогов в своей стране, теперь наш, родной нам аферист – ему всякий почет и уважение. И картина, как сердечно принимает своего гостя первопрестольная Москва, а затем и следующий ее примеру тоже по-своему столичный Ижевск, заполняет все эфирное пространство страны. И что же в итоге – одна лишь подстава, обман. Но зритель у нас легкодоверчивый. Не подозревая подвоха, он верит в народного героя Иванушку, то бишь в Депардье, который действительно готовит себя к роли вожака народного бунта Пугачева. Мнимый, воображаемый мир легко встал на место реальности, он полностью оттеснил представление об истине.
      Точно так же и в случае с Агафоновым. Мир мнимостей, в который он погрузился, заведомо лишен источника, необходимого для своего осмысления. Поэтому он делает единственное, что возможно в его положении как автора без доказательств. Он с самым беззастенчивым видом навязывает себя своей читательской аудитории, как это делала журналистская братия из ТВ, освещая сюжет с российским подданством ловкача-француза. Главный-то в данном случае меркантильно-эгоистический, денежный интерес – он-то как раз и остался за кадром. Как смыть эту ретушь, проникнуть в закадровый план?
      Мир природы как господство неживой материи, конечно, никак не способен к тому, чтобы специально скрывать от нас свои тайны. Человек, напротив, делает это сознательно, когда преследует свои далеко неблаговидные цели или в силу разного рода причин остается во власти своих иллюзий. Среди перечня обвинений, выдвигаемых против меня, Агафонов называет придуманную им попытку «оторвать Татарстан от России». Такое, конечно, могло зародиться лишь в бредовом сознании самого Агафонова, о качестве которого (сознания) он ненароком сам и поведал читателям газеты. Как можно «оторвать Татарстан», когда он в центре России? И куда поместить его после «отрыва-то»? Разве что на какое-то мгновение запамятовать о Жириновском, то нет ответа на эти вопросы, как нет в моей статье и сочиненной Агафоновым мысли о расчленении России. Исторический опыт свидетельствует как раз об обратном. Татарский мир в лице своей творчески мыслящей элиты всегда рассматривал себя как часть мира русской государственности, пропагандировал идеи гражданского, патриотического служения своей Родине.
      В качестве примера подобной гражданской ориентации татарской мысли и был приведен написанный 127 лет назад роман М. Акджигита «Хисаметдин–менла». Крупный мыслитель русского зарубежья Георгий Федотов никак не мог знать о своем старшем современнике из Татарии, соотечественником которого он оставался до своего насильственного выдворения из России в 1922 году. Свои раздумья о будущем своей, оставшейся ему навсегда любимой, многонациональной метрополии он чуть позднее изложил в статье под названием «Есть ли будущее у России?». К ней мы еще вернемся дополнительно, но пока лишь отметим, что мысли русского философа-изгнанника прямо перекликаются с идеями татарского романиста как российского патриота, о чем я уже имел возможность подробно говорить в предыдущей своей статье. Трезво мыслящие казанцы, пишет Федотов, никак не могут вынашивать идеи какого-то там сепаратистского государства, существующего вне пределов России. Иное дело – другие, окраинные народы империи. Так оно и случилось позднее, как это и угадывал философ в далеком 1929 году.
      Не в том заключалась моя задача, чтобы выяснять обстоятельства гибели В. Якупова, когда это дело специальных органов дознания. Я же пытался лишь при помощи доступных мне средств литературы, как, впрочем, и для усилий других читателей газеты, уяснить атмосферу, сложившуюся у нас после трагических событий июля 2012 года. При этом, в своем анализе, я имел возможность опереться на богатый опыт общественной, научной, литературно-художественной, публицистической мысли, который был накоплен в нашей истории. Это писатели-классики – Гаяз Исхаки, Салтыков-Щедрин, А.П. Чехов, проф. царских времен Николай Ильминский, философ Федор Степун и, наконец, сегодняшние авторы – историк Юрий Жуков, политолог Анатолий Степанов. 
      Но ничего подобного нет и в помине в так называемом «опровержении» Агафонова. Он полностью проигнорировал этот исторический, научный, литературный контекст, позволяющий, полагаю, гораздо объемнее представить и наши сегодняшние, национальные проблемы, те самые, с которыми, в той или иной их вариации, сталкивались наши народы и раньше. Но зато все свое внимание он сосредоточил на моей личности, лишенной, видите ли, каких – либо признаков человечности, которыми, оказывается, так избыточно полон сам Агафонов. Всевидящее око его пронизывает самую суть своего оппонента. Иначе, я, оппонент Агафонова, злокозненный притворщик, лицедей, нарушающий нормы истинного ислама, а он их защитник. Но и то, и другое, конечно, никак не соответствуют истине.
      «Не прячьтесь за ваши фразы, изображая приличного мусульманина», – бросает он походя, заранее уверенный в своей правоте. Я, несовершенно верующий, о чем прямо заявлено в моей статье, конечно, никак не мог взять на себя эту задачу – говорить от имени неподъемных для меня норм мусульманского вероучения. И тем более не может претендовать на их защиту мой христианско-православный оппонент.
      Но именно таков ловкий пропагандистский прием, к помощи которого он прибегает и который, конечно, демонстрирует, сколь же благородны побуждения стоящего за ислам Агафонова. Итак, явная подтасовка, осуществляемая им в целях облагораживания собственной личности, приписывание, навязывание мне того, чего нет и не может быть в моем, известном читателю, тексте. Сколь обманны трюки Агафонова в пользу ислама, столь же лицемерны и его попытки, направленные на защиту татарского богословия, а вместе с тем и его главного исповедника, покойного Валиуллы Якупова.
      Я ни под каким предлогом не могу считать себя за сколь-нибудь серьезного знатока основ христианства, хотя и держу литературу на эту тему, книгу с изречениями четырех евангелистов, развернутый том английского комментатора «Послания апостола Павла римлянам» и т.д. А жизнь и мученическую смерть Исуса Христа, упоминаемого и на страницах Корана, считаю величайшим подвигом самоотвержения, свершенным во имя всего человечества. А что может сказать об исламе Агафонов? А вот нелюбимый им Пушкин знал! Он был в восхищении от поэтических достоинств «Корана» и даже написал свои подражания на его текст, в свою очередь, вызвав восторг ликованийя у его поклонников. Так кто же у нас истинный защитник ислама, величайший Пушкин, а затем и его последователь Лев Толстой, или не знающий и единой строки из деяний Пророка, доктор Агафонов? Конечно, масштабы у него несколько иные. Он, что называется, за частное проявление ислама, за татарское богословие, нуждающееся в его отеческой защите от моего покушения на его деятелей. И это, конечно, поистине рыцарский шаг. Но поскольку речь уже о цене целой человеческой жизни, насильственно оборванной в самом расцвете ее сил, то и побуждения Агафонова приобретают вон какой неотразимо благородный, возвышенный вид. Так создает он себе нерушимый морально-нравственныйпьедестал, с высоты которого принимается обличать других.
      Пусть автор выступления «Портрет на фоне истории» и не исполнитель убийства, громогласно вещает он, «но именно он и ему подобные создают условия, при которых звучат выстрелы, взрывы и вытаскиваются черные флаги с арабской вязью». Начни я опровергать этот кощунственный навет, значит, я буду мыслить точно так же, как и «полуразвалина Рифик», в соответствии «психофизическим качествам» которого признается и сам Агафонов. Помиловал бог – моё состояние несколько иное. Но для следственных органов, перед которыми должен будет держать свой ответ клеветник, считаю все же должным сообщить. У меня не было ни слова публицистики, которое бы я написал до сего времени. Всё, что опубликовано мной – исключительно лишь в привычном для меня литературоведческом жанре. Для точности, к сведению тех же органов, называю писателей и поэтов, имена которых вынесены на обложки моих книг и брошюр – Лев Толстой, И.С. Тургенев, Габдулла Тукай. И что же – у них я мог позаимствовать идеи экстремизма и национальной нетерпимости? Не доводы, а домысел, не требующая своего обоснования моральная риторика – вот и весь полемический арсенал, на который из посланных своих сил и налегает Агафонов.
      Не имея аргументов, он прибегает к ухищрениям, равным какой-нибудь кабалистике – он узурпирует даже самую смерть, как скажем, тиран узурпирует власть, устраняя с арены своих политических противников. Приватизировав, сделав целиком своей принадлежностью ирреально – метафизическую старуху с косой, которая теперь перестает быть фактом самого бытия (если бы так оно и было, чтобы косая дама пусть, так бы и оставалась со своим обладателем), он, естественно, становится самоличным носителем и всех ценностей морали. И никто более в мире не способен на высокую гражданско–человеческую скорбь, но лишь только он, один Агафонов. И даже само прикосновение к этой теме представляется ему крамольно предосудительным: «Рассуждения о В. Якупове убеждают в аморальности Кадырова и в неведении того, что он творит».
      Неведомы, не изобличены, к сожалению, те, кто повинен в убийстве Якупова и тогда бы все вопросы, естественно, отпали сами собой. А так – они возникают снова и снова, и уже не один из авторов, выступивших на страницах «Звезда Поволжья» имел возможность выразить свои сомнения относительно односторонне толкуемый официальной версии преступления. И опять – таки, не доводы, а клокочущее негодование, возмущение, гнев приватизатора морали: «Не суйте ваши пальцы в раны Якупова – они у вас нестерильны». Но вот и заключительная часть агафоновской инвективы с её потугами на оригинальность, в особенности в практике словообразования: «Не только длинные уши просматриваются за строками Кадырова, но и кровожадность еще не вполне рассмотренной чупакабры».
      Пусть Вы, г.Агафонов, и постарались представить меня как дикаря, жаждущего человеческой крови, у вас то ведь, думаю, нет этих людоедских наклонностей. Но ответьте, откуда в таком случае у вас этот инстинкт каннибала с двумя рефлексами? Один из них, понятное дело, предназначен у него для глотания, разжевывания останков своей жертвы, другой – у Агафонова – чтобы изрыгать их потом наружу, оплевывать, добро бы меня одного, но весь цвет татарской национальной, общественной, научной мысли, культуры, как это он проделывает, с настойчиво-упорным безмыслием своего исторического предшественника. Как же все-таки оказалось возможным проявление этого абсурдистского действа? Или и в самом деле здесь происки некой «не вполне рассмотренной чупакабры», только обратившей поток своих внушений не в мою, а в сторону своего родителя, Агафонова? Загадка немалая.
      Абсурд – тот хоть поддается какому-то анализу, а вот загадочная «чупакабра» – вряд ли. Но не будем терять надежды. Обратимся сначала к тому, что на поверхности к утверждениям самого Агафонова. Он всячески подчеркивает свою преданность делу республики – «мои татарские корн» – , борется, как он заявляет, за идеалы всенародного согласия и дружбы. Так в чем тогда загадка? Это основной, можно сказать, фундаментальный вопрос, на который мы никак не можем дать удовлетворительного ответа – все мы в душе за согласие, а внешне – кругом всяческая распря, раздор. На желанный для нас путь, нет – не разгадки, но хоть какого-то приближения к ней, как это ни странно, подтолкнул меня сам Агафонов. Но для этого я должен несколько прояснить историю наших отношений, точнее переговоров, которые как раз и представляют весьма существенный интерес. Еще до того, как была завершена публикация моей статьи, ко мне вдруг обратился со своими вопросами он, мой будущий оппонент.
      Признаюсь, вначале они поставили меня в тупик. Например, он стал почему-то выяснять тему моей диссертационной работы, а кто её руководитель, а кто – по второй? Хотя, конечно, по докторской диссертации назначается не руководитель, а научный консультант, но и его у меня не значилось. Не внес должной ясности и новый агафоновский звонок. Тогда, не сведущий об его умысле, стал названивать я сам. Но странное дело – и мои усилия выяснить, в чем же суть наших расхождений, никак не привели к успеху. И лишь в ходе четвертого раунда наших переговоров, когда он вдруг выдал хлесткую фразу «фашиствующий националист», все встало на свои места – так он выразился в отношении одного из уважаемых мною писательских имен, И тогда я понял – ведь и меня то он выпытывал на сей предмет, и в отношении меня выискивал криминал!
      Но вот ведь нет, не нашел. И научный – то мой руководитель, профессор русской литературы, в этом смысле не вызывает сомнений. Это Николай Александрович Гуляев, крупнейший литературовед-теоретик, которому я благодарен навечно. Навыки, которые я приобрел под его началом, позволили мне использовать их применительно к процессам, происходившим и в родной для меня татарской литературе. И Лев Толстой, избранный мной в качестве темы для следующей своей диссертации, конечно, никак не экстремист, а наоборот, «непротивленец», рассмотренный к тому же сквозь призму татарской мысли. И вот, убедившись в невозможности инкриминировать мне мою научно-поисковую деятельность, он, наконец, выдал свой коронный, как ему казалось, а на самом деле прямо-таки саморазоблачительный вопрос: «Как, а влияние – то русской культуры, вы его признаете?»
      И, конечно, безусловнейший в данном случае положительный ответ, на который только он и рассчитывал, сам собою должен был продемонстрировать не подлежащий сомнению агафоновский приоритет. Вот он – момент истины, о котором поначалу я и не подозревал! Ну как можно мыслить в такой вот плоскости, подумал я в то время. Ведь это же аксиома – авторитет признанной во всем мире русской культуры, которая всегда была отечественно близкой, своей – для всего поколения татарских писателей нового времени. Если уж иметь в виду эти безусловные ценности, как достижения русского слова и прежде всего в классической литературе, то и мысль ваша должна быть, если уж не целиком на ее уровне, то, по меньшей мере, устремлена на эту недосягаемую высь. Такой-то пример и оставили нам наши собственные классики. Стоит лишь вспомнить дивные строки Тукая, посвященные Пушкину, которые по праву должны быть отнесены к вершинным творениям татарской поэзии, мысли Гаяза Исхаки о Толстом или же самого Толстого, а вместе с ним Достоевского, Тургенева и др. в их отношении к французским писателям. Так что ориентация, направление художественной мысли здесь очевидны.
      Но потом, по зрелому размышлению, я понял и нечто другое. Ведь это не просто лишь очередной казус, который демонстрирует нам Агафонов. За ним кроется незаметный на первый взгляд, но важнейший для его мышления психологический аспект. Это не выражаемый открыто, но и, не отделимый от его внутреннего самоощущения, мотив неоспоримого национального превосходства, которое он в себе вынашивает и которое теперь вот начисто отделяет его от меня как носителя другого, разумеется, куда более низкого по своему статусу, этнического сознания. Потому-то я, Агафонов (следственно и все кого я представляю), и способен воздействовать на кого-либо, что обладаю тем, чего нет у них. Я больше, могущественнее, выше! И тем более неколебим он в этом своем убеждении, чем более он невежда, как раз в общекультурном плане – стоит только вспомнить те дикие измышления о Пушкине, о декабристах, которые он считает допустимым тиражировать в печати. Обуженное, ущемленное в своем развитии сознание легко присваивает, ставит себе в заслугу достижения, которые по праву стали достоянием всего человечества.
      И заметьте – эту логику, которой подчинено его сознание. Те самые ценности, которые, видите ли, он унаследовал, для него вовсе не тот морально-человеческий, нравственный императив, который обязывал бы его к собственному духовному возвышению, к работе над собой, над совершенствованием своих знаний, культуры. Так нет же – зачем прилагать какие-то там усилия – ведь эти сокровища и так в его владениях, ведь он унаследовал их уже по факту своего рождения, по языку, наконец, которым он владеет (как владеет – это мы увидим потом) и которым я, рожденный в другой культуре, должен буду заниматься специально, шлифовать его, трудиться. Здесь мы раскрыли лишь скобки агафоновской мысли, точнее так логику, которой подчиняются скрытые процессы человеческой психики. Та мысль, что у Агафонова остается внутри, в подсознании, и выдает себя лишь в форме частного вопроса, обращенного ко мне, теперь вот, в своем логическом развитии, выплескивается наружу, звучит уже как прямой вызов, как право на свою национальную исключительность, естественно же, попирающую права других, «неисключительных», нетитульных наций страны – «Россия – для русских»!
      Так мы подошли к не преодоленному у нас комплексу имперскости, к мотиву изначального верховенства русского сознания, в том числе и применительно к сфере культуры. Теория, быть может и убедительна, пожалуй, заявит иной агафоновец, но в практике жизни уж никак не обойтись без следов какого-либо влияния. Что ж, извольте, рассмотрим и этот аспект. Ведь прежде чем начать эту, конечно же, греющую ваше сознание благодетельную акцию, как соучастие в совершенствовании татарской культуры, нужно было в начале и нещадно порушить ее ! И не только лишь в пору известного сражения за Казань, но и продолжать эту истребительную акцию и много позже. Дело Грозного – и далеко не без успеха – подхватили его преемники на русском престоле. И так – на протяжении бесконечной череды лет – вплоть до революции 1905 – 07 гг. А если только будет возможным сравнить или каким-то образом соизмерить так называемое КПД царистских усилий по вытравливанию самого понятия татарской культуры, и короткое десятилетие успехов 1905 – 1917 годов, когда она, под моральным примером той же культуры, конечно, не царско-самодержавно-русской, но подлинно народно-русской, национальной, переживала пору действительного взлета своих сил, то еще неизвестно, каков будет здесь гипотетический итог и в какую-то сторону склонится чаша весов?
      Но культура, конечно, несет не только ближайшую, но и куда более отдаленную родовую память. Вот как, к примеру, как могли запечатлеть свои переживания древние тюрки, потерявшие своего прославленного героя и правителя – они воздвигли поминальный комплекс, а в центре его – каменную стелу с высеченной на ней клинописью:
      «Младший брат мой Культегин скончался,
      А сам я пребываю в печали».
      Следующее двустишие, в целях убедительности, привожу на языке оригинала: «Корур козим кормэз тэг,
Билир билигим белмэз тэг». (Глаза мои перестали вдеть, а разум мой помутился. – Источники древнетюркской и татарской литературы. Изд. КГУ – Казань, 1981 стр. 15). Здесь, как и в предыдущих строках стиха, нет слова, которое было бы непонятно сегодняшнему читателю на татарском языке. А междометие «тэг», подобно тому, как и зачин русских былин – «ой ты, гой еси …» -, заключает не понятийный, но чисто эмоциональный, выразительный смысл – без него нет ритмической законченности стиха. Таким образом, стопроцентная доступность поэтического текста, созданного без малого 1300 лет тому назад. Интересно было бы знать, где это были вы, господин Агафонов, в то время? Точно датировано – в 732-ом году она была уже высечена на стеле в честь памяти Культегина. И вообще – как это древние тюрки (предшественники татар, как предшественниками русских были племена древних славян) могли осмелиться на такую дерзость – создать этот крупнейший памятник литературы в жанре поэмы без «вашего-то влияния»? В советские годы она была переведена на русский язык и таким образом доступна широкому кругу читателей.
 

О. КАДЫРОВ,
профессор.