"Орфей" спускается в ад? (комментарии Николая Алешкова к полному варианту публикации Владимира Лавришко в газете "Республика Татарстан")

     Литобъединение «Орфей» появилось в Набережных Челнах на следующий же год после начала строительства КамАЗа и сразу стало знаменито на всю страну. Тому было две причины. Во-первых, на заседания его повадилась многочисленная журналистская братия. Бодрописания о всесоюзной романтике, овеянной героическими трудовыми буднями, всемерно поощрялись гонорарами. А в «Орфее» все это - и трудовые будни, и романтика - существовало в одном флаконе. К тому же было и не очень далеко от места ночлега и кормежки (кому как. - комментарий Н. Алешкова), месить великую грязь на стройплошадке не требовалось (пардон, все месили и почти все работали на стройплощадке). Так, члены новорожденного «Орфея» сразу стали завсегдатаями газетных полос, журнальных страниц, коллективных поэтических сборников и голубых экранов республиканского да и Центрального телевидения. Это то, что касается «во-первых».
     (Все - вранье. Особенно насчет поощрения гонорарами. Гонорарами поощрялись в первые годы строительства КамАЗа в основном заезжие прикомандированные журналисты. В их числе был и казанский стихотворец Володя Лавришко, приехавший в Челны с целью вослед за его любимым тогда поэтом Евгением Евтушенко написать нечто, не уступающее знаменитой поэме Евгения Александровича «Братская ГЭС». И написал. Поэма Лавришко называлась «Узел связи» и вскоре была издана Татарским книжным издательством. Почему-то знаменитой она не стала. А Лавришко благополучно вернулся в Казань. Вторично в Набережных Челнах он появился, если не ошибаюсь, в 1973 году уже в качестве мэтра при проведении Союзом писателей Татарстана семинара молодых авторов. К сожалению, об истории литобъединения «Орфей» Владимир Николаевич имеет весьма смутное представление. А она не была столь благополучной. Прежде всего потому, что не все восторгались комсомольской романтикой. Тот же Руслан Галимов терпеть не мог того, что он считал конъюнктурой, и по этой причине чуть не подрался с Евтушенко, когда Евгений Александрович приехал на КамАЗ замаливать свой очередной грех перед властью. «Орфеевцев» преследовали за вольнодумство, за обсуждение на занятиях «Лолиты» Набокова, стихов Иосифа Бродского, то разрешали, то запрещали собираться в только что открывшемся ДК «Энергетик». Да и публикации (в Москве и Казани) начались большей частью позднее, ближе к восьмидесятым годам, когда над стройкой взял шефство лучший литературный журнал страны «Новый мир»).
     Во-вторых, в «Орфее» действительно собрался талантливый, живой, молодой и рисковый народ, поскольку хилый, ленивый и тупой индивид не сдернется с теплой печки, чтобы отправиться за тридевять земель чего-то там в голой степи возводить. (Любопытно, где казанец Лавришко обнаружил в Закамье голую степь? Известно ли ему, что под стройплощадку КамАЗа и города было снесено более 30 сел и деревень и уничтожено сто квадратных километров черноземных пахотных земель?) И, безусловно, все орфеевцы заслуживали своей минуты славы. Но особенно знаменитыми стали трое. Так уж повелось на Руси, что тройка какая-то особая в ней, сакральная цифра, таинственно положенная в основу русского бытия: рублевская «Троица», три богатыря Васнецова, птица-тройка Гоголя, «три карты, три карты, три карты!» несчастного пушкинского Германна, три танкиста, три веселых друга залихватской предвоенной песенки… Да мало ли еще чего. Выпивали и то на троих. А поговорка, что Бог троицу любит? А обязательные в сказках три сына, из которых двое умных, а третий окажется еще умней? А обязательные три загадки в тех же сказках, которые следует отгадать герою? Так и в «Орфее» сложилась своя знаменитая троица: Валерий Суров, Руслан Галимов и Евгений Кувайцев. Три судьбы и три загадки преждевременного ухода. (Бог, конечно, троицу любит, но не менее «знаменитыми» были Инна Лимонова, Жора Сушко, братья Юлаевы - Ваня и Паша. Жоры Сушко, к сожалению, тоже уже нет.)
     Самым-самым знаменитым был Женя Кувайцев - стихи его кричали с фронтонов домов и с мостовых пролетов, встречали, опоясывая эстакаду на въезде в город: НЕ ВСЕМ ДАНО ТАК ЯРКО ЖИТЬ, НА ПАМЯТЬ ЛЮДЯМ ГОРОДА ДАРИТЬ! (Володя! Не пиши о том, чего не знаешь! Эти строчки принадлежат другому Евгению - Олтаржевскому, который недолго пробыл в Челнах, а потом куда-то уехал. Женя Кувайцев - автор другого поэтического шедевра, менее пафосного и более глубокого: «Город дарю вам, построенный мной, - живите!». Именно эти строчки висели на фронтонах некоторых строящихся зданий, а не на эстакаде.)   
     Женя Кувайцев работал на строительстве плотником, лицо его, открытое и окатанное гладко, как речной голыш, осыпано было яркими деревенскими веснушками, привезенными из родных краев, был он говорлив, неуемен и размашист руками в спорах. Писал Кувайцев задорные стихи в духе романтики 30-х, времени первых пятилеток: «Эгей, комсомольцы, молодо-зелено, вам эта стройка большая доверена! Самая нужная, самая важная! Вперед неотступно, братва отважная!». Не из расчетливого приспособленчества к газетным лозунгам слагал эти строки Женя. Он действительно искренне так думал, чувствовал, верил и считал правильным так жить. Советская власть, неустанно и во многом наивно воспитывая человека светлого будущего - честного труженика, гармонично развитого творца и бессребреника - кое в чем, как ни странно, преуспела. Даже во все стремительнее разлагавшемся брежневском социуме такие люди, готовые раньше думать о Родине, а потом о себе, еще встречались. И не так уж редко. Кувайцев принадлежал к такой породе. Был он уже женат, имел дочь (сына!) и раннюю лысину, но являлся не только самым «пожилым», но и самым активным членом литобъединения. Со временем чуть ли не все «орфеевцы» поступили в Литературный институт, кто на очное, кто на заочное отделение. (В 1976 году поступили первые трое: Женя Кувайцев, Инна Лимонова и Николай Алешков. В последующие годы - Валентина Мурзина, Валерий Новиков, Владимир Кирилев, Надежда Камышева. Кажется, все. Михаил Волостнов, Сания Шавалиева, Ольга Кузьмичева-Дробышевская, Ксения Ларина учились или учатся на Высших литературных курсах при Литинституте уже в наше капиталистическое время. Так что - далеко не все…)
     И только Кувайцев никак не мог пройти творческого конкурса, в отчаянии сам уже понимая, что вредит ему как раз вот эта его рабочая закваска (Ерунда, не из-за этого. В 1976-м как раз «рабочая закваска» помогла поступить. И ему, и Алешкову. Но об этом чуть позже.) В стране пышным цветом подспудно уже цвела необуржуазная эра, и все эти поэты от сохи и станка, думающие раньше о Родине, а потом о себе, приемной комиссией давно воспринимались замшелым моветоном, в шестой раз, осознавая, видимо, что неловко так упорно отпихивать с порога рабочего поэта, да еще с КамАЗа (кого тогда и принимать на заочное отделение?), творческий конкурс Кувайцеву позволили пройти. Но тут же срезали на экзамене. Женя был близок к суициду: рушилась мечта всей его жизни, весь ее смысл! И тут пришел на помощь… А вот кто? Воспоминания разнятся. Бывший «орфеевец» Александр Бойко утверждает, что к ректору Литинститута просить за Кувайцева ходил поступавший вместе с ними поэт из Омска Володя Курочкин. Курочкин якобы даже предложил взять Кувайцева на свое место. А он сам готов был приехать поступать на следующий год. Подобная жертвенность будто бы настолько впечатлила ректора, что Кувайцева он зачислил.
     Однако вот бывший редактор по работе с молодыми авторами издательства «Молодая гвардия» Александр Ольшанский числит внедрение Кувайцева в Литинститут своей заслугой. А кое-кто вообще утверждает, что за Кувайцева замолвил словечко якобы сам Евгений Евтушенко. Где истина? И нужно ли теперь ее искать?
     (Не следовало бы так паскудно писать о Литературном институте, если не учился в нем. Это неправда. Для нас, выпускников, Литинститут - тот же Лицей. А в 76-м дело было так. На экзаменах никто Женю Кувайцева не срезал. Наоборот - за сочинение на тему «Мое мнение о военной прозе последних лет» ему поставили четверку, несмотря на то что автором знаменитой повести «А зори здесь тихие» он ошибочно назвал не Бориса Васильева, а почему-то… Юлиана Семенова. Но в список зачисленных в институт из троих попала только Инна Лимонова. Нервный срыв у Кувайцева по этому поводу был, потому что действительно в Литинститут он поступал не в первый раз, но никаких мыслей о суициде в его слегка полысевшей голове и возникнуть не могло хотя бы потому, что человек он в отличие от многих из нас был набожный. Успокоившись, мы с ним действительно пошли в издательство «Молодая гвардия», где в альманахе «Истоки» предполагалась наша публикация и можно было получить гонорар. И действительно рассказали о случившемся Александру Андреевичу Ольшанскому и сидевшему с ним в кабинете поэту Вадиму Кузнецову. Следует учесть, что годом ранее издательство  ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия» провело в Набережных Челнах творческий семинар (городской писательской организацией тогда руководил Разиль Валеев, он много чего хорошего затевал в те годы), тогда мы и познакомились с «молодогвардейцами» и они нас заметили и приветили. Помогли разобраться и в ситуации с Литинститутом, чего мы с Женей никак не ожидали.

     Николай АЛЕШКОВ,
автор комментариев.
     (Продолжение следует.)

На снимке: В. Высоцкий в Набережных Челнах.